Путь летчика
Шрифт:
– Папа не уезжает, а улетает, - в один голос поправили Вова и Вера.
– Улетаю, Миша, далеко на Север. Если будешь умником, знаешь, что я тебе привезу?
– Что?
Я призадумался: «Что можно привести с полюса?»
Меня выручила Вера:
– Папа, привези ему медвежонка.
– Правильно, белого медвежонка привезу.
– Живого, папа? Живого?
– Ну конечно, живого! А сейчас спи!
Я расцеловал ребят и вернулся в столовую.
Ворота в Арктику
Ровно в пять утра я был на аэродроме. Наши самолеты стояли в разных местах: мой и Мазурука – рядом с центральной станцией, Молокова и Алексеева – неподалеку от ангара ЦАГИ. Расстояние между этими машинами около километра, а до машины Головина еще больше.
Снег рыхлый, под ним вода. Пешком итти трудно, на автомобиле не проедешь. Пришлось воспользоваться аэросанями.
Я быстро проверил все машины. Механики на местах. К самолетам подвозят горячую воду. Скоро начнут запускать моторы.
Договорился с командирами кораблей: первым на старт вырулю я, за мной Молоков, Алексеев, Мазурук и Головин.
Теперь дело за погодой. На трассе в Москве небольшие порывы ветра, лететь можно.
Как только приехал Отто Юльевич, мы с ним поднялись на второй этаж здания Центрального аэродрома.
Вера Александровна по телефону принимала метеосводку.
– Как погода по нашему маршруту?
– Минутку подождите, - сказала она, продолжая слушать.
Мы молча стояли у окна. Наконец, Вера Александровна повесила трубку.
– Лететь можно. Местами небольшие снежные заряды. Видимость от двух до четырех километров. Но погода ухудшается…
– Разрешите, Отто Юльевич, запускать моторы? – обратился я к начальнику экспедиции.
– Запускайте.
Отдаю распоряжение. Механики спешат к самолетам. Внимательно прислушиваюсь… На самолете Молокова заработал один мотор, второй, третий. Гудят моторы машины Алексеева. У меня же четвертый мотор забастовал – остыла вода, а водомаслогрейка застряла у самолета Мазурука.
Приходится ждать, но время не терпит. Уже девять часов. Решаем послать Головина первым. Пусть выполняет свою роль разведчика и по радио передает нам сведения о погоде.
В одиннадцать часов тридцать минут, когда Головин прошел Вологду, я доложил Отто Юльевичу о готовности машин к полету.
Шмидт поспешил к Самойловой. Получив уже шестую сводку о погоде, она ответила нерешительно:
– Не могу поручиться, что и на вашем пути погода окажется столь же благоприятной, как на пути Головина.
Я призадумался. Сколько мы сегодня мучились сами и как мучили работников аэродрома! Конечно, это неплохая репетиция. Если стартовать удастся завтра, мы запустим моторы без задержки. Но какая погода будет завтра?
– Как вы думаете, Михаил Васильевич, можно лететь?-прервал мои размышления Шмидт.
– Если погода по нашей трассе ухудшится в два раза, все равно лететь можно, - твердо ответил я.
– Присоединяюсь к Михаилу Васильевичу. Погода все-таки летная, - поддержал меня Шевелев.
Отто Юльевич дал распоряжение немедленно стартовать.
Началось прощание с родными. Нас улетало сорок три человека. Легко представить, сколько было провожающих…
Когда будущие зимовщики еще и еще раз обняли своих близких и сели в кабины, я вырулил на старт. За мной пошли машины Молокова, Алексеева и Мазурука. Впереди на аэросанях, указывая нам дорогу, ехал комендант аэродрома.
Погода заметно портилась. Поднялся сильный ветер. Но все четыре корабля уже на старте.
Вдали, около центральной станции, толпа. Это провожающие. Пока еще только они знают о полете на полюс. Но если бы весть о нем разнеслась по городам и селам, миллионы людей вместе с нашими родными и друзьями смотрели бы в этот час на небо, мысленно желая нам удачи.
Комендант держал красный флажок. Сейчас он поднял белый.
– Готовься!
Взмах белым флажком. Даю полный газ. Четыре мотора с ревом отрывают машину от аэродрома.
Двадцать второго марта 1937 года, 12 часов 30 минут. Полет на Северный полюс начался…
На границе аэродрома нас сильно бросило вверх, а потом вниз. Внизу мелькнул Белорусский вокзал, площадь Маяковского. Вот он, Кремль!
Разворачиваю машину.
Бабушкин, указывая по направлению Ходынки, знаками объясняет мне, что два самолета уже в воздухе. Бассейн внимательно прислушивается к работе моторов, но все же не забывает заглянуть в окно – окинуть прощальным взором Москву. Хороша она, наша красная столица! Сколько раз я видел ее с высоты, и всегда она волнует по-новому.
До свиданья, Москва! До скорой встречи!
Открывается дверь штурманской рубки. Входит Спирин. Он старается быть спокойным, но это ему не удается. По-мальчишески задорная улыбка освещает его строгое лицо.
– Север, - говорит Иван Тимофеевич, подходя ко мне.
– Есть север, - отвечаю я.
Весело махнув рукой, Спирин возвращается в рубку.
12 часов 40 минут. Все четыре корабля легли на курс. Идем строем.
Высота триста метров. Видимость хорошая, но болтает зверски.
Проходит пятнадцать минут. Главный синоптик экспедиции Дзердзеевский говорит мне, что погода ухудшается.
– Местами снегопад.
– Ничего, пройдем, только бы не обледенение.
– Пролетели двести пятьдесят километров. Путевая скорость двести одиннадцать в час, - сообщает Спирин.
Ветер попутный. Попадаем в облака. Снижаюсь до двухсот метров. Перед нами черная стена. Вот-вот надвинется на самолеты и совсем скроет землю. Но это только кажется. Мы, летчики, уже знаем, что там не туман, а снегопад или дождь.