Путь Мури
Шрифт:
«Дело в осознании того непреложного факта, что человек, по воле Господа являясь единственным разумным, а следовательно, богоподобным творением во всей Вселенной, несет ответственность прежде всего перед своим Отцом Небесным, который изначально дал ему возможность индивидуального выбора. Путь, который выбирает каждый homo sapiens, – его личный путь. Человек попросту не имеет никакого морального и этического права вести за собой подобных ему, – подводил итоги своей книги неистовый Франсуа. – Конечно же, ad cogitandum et agendum homo natus est, [26] но для своей мысли, для своего действия! Если хотите, это мое кредо, это альфа и омега учения. Всякая попытка любого из нас подключить к своему движению толпы, пристегнуть к себе последователей, толкователей, учеников, так называемый народ избранный и проч., заранее обречена на неудачу. Мировая история говорит о тщетности подобного, и именно здесь я еще и еще раз обязан употребить слово эгоизм в его изначальном смысле. Я настаиваю на исключительной индивидуальности субъекта во всем, что касается методологии и классификации вечного странствия… Dixi! [27] »
26
Для мысли, для действия рожден человек (лат.).
27
Все сказано! (Лат.)
Пора и нам подводить итоги: гусь Тимоша приказал долго жить на операционном столе, после того как военные медики для разгадки тайны попытались вживить в мозг несчастной птицы специальные чипы.
Грузовик серба Зонжича видели в Норвегии недалеко от Вест-фьорда.
А старый Яков привел свое стадо из лагеря в Инсбрук. Затем немало усилий он приложил к тому, чтобы семьи Свейнгера, Шарума, Алохи и многих других, пошедших с ним дальше Мюнхена, перебрались поближе к Нью-Йорку. Он даже провожал улетающих на аэродроме Франкфурта-на-Майне. Однако упрямый старик наотрез отказался лететь со счастливцами, заявив, что устал от бесконечных дорог. Молодому Шейлоху, самому любознательному из тех, кого он вывел из ада, Яков открыл Америку, сообщив, что сидеть на Брайтон-бич им придется не так уж и долго. «У меня предчувствие, что вы там не задержитесь, – шептал Яков подросшему мальчишке. – Силы мои уже закончились, и я не могу опять с тележкой шагать впереди вас. Что же касается тебя, то не верь тому, кто будет утверждать, что там-то и там-то, пусть даже на Земле обетованной, мы закрепимся навечно. Хорошенько заруби на своем носу: тебе вести тех, кто еще едва шевелится в материнских утробах. А посему всегда, везде, в любом месте держи наготове тележку. Видимо, Бог нас и создал только затем, чтобы мы не заплывали жиром в лавочках Амстердама или Чикаго. Будь готов выступить в любое время дня и ночи и повести за собой. Сам назначай цель движения – неважно куда. Тем, кто не имеет головы, постоянно сули счастливое будущее! Для тебя же, Шейлох, важнее всего знать – тележка всегда должна быть наготове, и табак для трубки должен находиться в непромокаемом месте, лучше всего в нагрудном кармане. И еще – можно, конечно, уповать на грузовики и самолеты, но все же прежде тренируй ноги. Ежедневные упражнения в ходьбе тебе здорово когда-нибудь пригодятся. Умей убегать, Шейлох!» С этими словами Яков поцеловал подростка, который не мог не прыснуть в кулак на его серьезность, что рассердило Якова. «Даже не смей смеяться, маленький негодник! – воскликнул старик. – Ежедневно упражняйся в ходьбе у себя в Нью-Йорке и не забывай, что мы пережили. Я достаточно отскитался здесь – тебе же рано или поздно придется скитаться в Америке: но с волей Бога ничего не поделаешь… Пообещай мне, что запомнишь все, о чем я тебе сказал».
Шейлох пообещал, правда несколько насмешливо. Яков укоризненно покачал головой на преступное легкомыслие юности. И, отойдя затем в стеклянный зал, наблюдал, как «Боинг», натужно поднявшись, продолжил дорогу тех, кто еще не подозревал, что им предстоит. Жизнерадостный Шейлох, тоже еще ни о чем не подозревая, во все большие карие, навыкате, жадные до жизни еврейские глаза пялился на рыжую Эвелину, младшую дочь Лейбы Шахновича. Стервозная девчонка ему ужасно нравилась. А Яков, проводя счастливых в своем неведении соотечественников и бормоча молитвы, сел на скамью в зале ожидания и умер.
Пассажиры вызвали «скорую», затем прибыла полиция. Некоторое время санитары не могли вызволить трубку из намертво окоченевших пальцев – Яков словно вознамерился забрать ее с собой. Один из врачей пытался обратить внимание традиционно равнодушных полисменов: «Поглядите-ка, рядом с ним тележка! Что делать с тележкой?»
Он не дождался ответа.
Петко Патич, загребский неудачник, не дождавшись долгожданного взрыва, подобно герою Дефо, без конца готовому строить лодки, в который раз пересчитал свою таблицу и вновь разыскал в ней очередную погрешность. Теперь он всерьез настаивал на периодичности взрывов с иным интервалом, надеялся дожить до события и задумывал отправиться в Чили. Но не этим прославился Патич! Описания югославской резни порядком надоели толстым журналам. Этнические чистки были уже не стоящей внимания банальностью, а вот поразительное упрямство отсидевшего на горе всю зиму астронома оказалось настоящей сенсацией. Расстрига потряс воображение журналистов – всецело занятый туманностями и галактиками, он попросту не заметил войны. Генератор пришел в негодность, на ступени, ведущие к маленькому храму, налип сплошной лед. Последние морозы добровольный Робинзон пережил чуть ли не в обнимку с дающей ничтожное тепло печкой. Патич рассказал в интервью, что грыз даже свечные огарки, благо они оказались восковыми. Однако признать свое поражение перед астрономическим сообществом категорически отказался.
Тонг Рампа, тибетец из Лхасы, достиг конца путешествия. У подножия Кайласа, горы-пирамиды, центра тайн и неведомых энергий, он снял пропыленные лохматые сапоги и, надев их на руки, благоговейно опустился на четвереньки, дабы несколько раз ползком, с сапогами на руках, совершить магические круги вокруг горы, не поднимая глаз и не разгибая спины. Лицо тибетца пылало воодушевлением подвига – и был ли в то время на свете человек счастливее Рампы?
Герр Хелемке все-таки полетел с высоты двадцати пяти футов – ни веревки, ни хитроумные блоки ему не помогли. Фрау Хоспилд вовремя вызвала помощь. Бывший коллекционер оказался везунчиком – венские врачи вновь его собрали.
Эльза Миллер продолжает каждый день навещать костел и дом престарелых в Зонненберге: она печет пирожки для бездомных и молится за все человечество. В любую непогоду совершает она одну и ту же работу, уподобляясь Канту в неукоснительной точности своих прогулок. Встречая женщину на тесных улочках городка, бургомистр всякий раз снимает перед ней шляпу.
Что касается Мури – в Белоруссии кот увидел мистическую картину. Целые тучи демонов, сконцентрировавшись над Витебском, шумно махая крыльями и приветствуя друг друга, точно шагаловские влюбленные, поплыли затем в сторону юга. То было невиданное, незабываемое зрелище, и уж конечно не для слабонервных. Вся эта нечисть, прежде чем отбыть в сторону новой войны, торжествуя, носилась над домами и притихшими деревьями, распугивая духов. В это время коровы, к удивлению местных крестьян, на протяжении ста миль в округе переставали доиться, свиньи поднимали неслыханный визг, собаки, лошади, козы, бараны и овцы скакали и брыкались в загородках и конюшнях. Отовсюду раздавалось блеяние, лай, хрип и ржание. Но Мури демоны нисколько не волновали. Кот вновь повернул на север, достиг Эстонии, пересек ее и, не останавливаясь, с ходу форсировал Нарву.
На другом берегу пограничной реки был Ивангород. Там, на пустынном пляже, схватив руками голову, сидел один безутешный школьник. Начитавшись астрономии Вельяминова, впечатлительный десятиклассник находился на грани помешательства, ибо ему внезапно открылась подлинная картина мироздания. Это было настоящее откровение – insight, как поговаривают англичане. Бедняга внезапно всей своей душой и шкурой прочувствовал немыслимую бездну, окружавшую его со всех сторон и вызвавшую в момент осознания немыслимый страх. Во всей полноте он представил себе фантасмагорию бесчисленных созвездий и черных дыр. Собственное существование молодого человека, и так достаточно жалкое, тут же растворилось в этой раздавливающей реальности.
Открылась бездна, звезд полна,Звездам числа нет, бездне – дна!Тихий умник неожиданно понял, какой путь отделяет Землю от Альфы Центавра. Он осознал тот непреложный факт, что два миллиона лет добираться до ближайшей туманности. А ведь кое-что вырисовывалось и за Андромедой! Десятиклассник покрылся испариной от мысли, что нет ни потолка, ни пола, а есть ошеломляющая пустота, за которую невозможно ухватиться ни рукой, ни разумом. В ней-то и плавают ошметки, названные Лунами и Плутонами, астероидами и прочей пылью. А что касается Земли, то она с ее кладбищами и городами есть полное микроскопическое ничтожество на этом пиру гигантов. Словом, стоило несчастному юноше принять в свое сердце истинность положения, зубы его заколотились, и никакое успокоительное не помогло. В два часа ночи он выбрался из дома. Правда, небо заволокло тучами, и «бездна, звезд полна» ему не светила, но прочувствованная реальность от этого не стала менее страшной. Миллиардность вселенных, галактик, звездных и прочих скоплений насела на него со всех сторон. Сжав руками слабеющую голову, он желал одного – точки опоры и с ужасом понимал, что более никогда не разыщет ее в этом ужасающем сумбуре парсек и световых скоростей.
Так молодой человек, незаметно для самого себя, оказался на пляже. К его ногам как раз и выскочил Мури. И тогда школьник схватил не успевшего улизнуть кота и прижал к себе, вцепившись в это живое попавшееся существо, как в единственный якорь посреди открывшегося безумия. От человека исходила глубинная тоска и отчаяние потерянности. Мури, тонко прочувствовав ситуацию, на сей раз не стал выпускать когти. А перед глазами юноши по-прежнему стояли цифры и выводы. Более всего поражала его галактика 3467 – по приблизительным подсчетам астрофизика Богерта, там существовало более мириада светил, самое маленькое из которых в шестьдесят раз превосходило Солнце, причем от одной до другой звезды лежало не менее двух миллиардов лет пути. Было от чего беззвучно шевелить губами!
Впрочем, Мури не занимали подобные мелочи. Миновав унылый Петербург – настоящее раскисшее весной болото, – он пересек северо-западную границу и очутился в скалистой Суоми, где и застало его очередное северное лето. Молчаливый и одинокий рыбак-финн до отвала накормил его рыбой на одном из глухих озер. К середине августа кот обежал Хельсинки, неумолимо приближаясь к цели своего прозаического путешествия. Осенью он обогнул Ботнический залив, в декабре был в Стокгольме, а в мае 1996 года появился на пороге одного из однотипных трехкомнатных барачных домиков под Гетеборгом – именно в подобные дома поселяют вынужденных эмигрантов.