Путь на Олений ложок
Шрифт:
Котельников легонько потрепал Толину голову, вздохнул и подумал, что пора ему уходить из госпиталя.
28. Зачем тебе столько золота?
Вепринцев глубоко всхрапнул, словно взял заключительный аккорд, и, испугавшись, проснулся. «Фу, черт возьми!» Он оторопело поглядел вокруг, прислушался, но напряженный слух его ничего не мог уловить кроме беспечного и вольного храпа Стрижа, ничком лежавшего рядом, да глухих ударов собственного сердца. И хотя кругом еще стоял полумрак в небольшие подслеповатые окна уже настойчиво лезли трепотные тени погожего утра.
Поднявшись, Вепринцев неловко и грузно сел на постель и тотчас почувствовал во всем теле тупую усталость; в голове свинцовая тяжесть, во рту сухо и горько. Заметив в темном углу ведро, с водой он слез с шаткой скрипучей кровати и, шлепая по полу босыми ногами, пошел туда. «Кажется, вчера много выпили», — подумал Вепринцев и, зачерпнув полный ковш холодной воды, жадно припал к нему. На голую волосатую грудь прозрачной струйкой стекала вода, но он, казалось, не чувствовал этого, ему даже был приятен скользящий холодок воды.
В просторной деревенской избе пахло сухой майской полынью, и парным молоком: За дверью слышался негромкий рассудительный бабий говор, звякали подойники; во дворе печально мычала корова, с нетерпением-ожидая хозяйку; вполголоса журились гуси, твердо постукивая клювами в пустое корытце; зевластый петух, взлетев, на забор, оглушил всех своим озорным, криком.
«Вот это и есть Рыбаки, — подумал Вепринцев, тихо позевывая. — Ры-ба-ки… Обыкновенная; вонючая-деревня… А пили и в самом деле очень много?. Нехорошо…»
Он вспомнил веселого добродушного парикмахера Семена, его племянника Илюшу, старого хакаса Оспана, единственного живого родственника Лукашки, штейгера Гурия… А что же все-таки болтал про Лукашку этот старый вахлак Оспан? Он, кажется, говорил, что могила его где-то совсем близко отсюда? Ну к чёрту могилу! Он еще рассказывал о нем какие то занимательные сказки. Смешно, будто этот старый козел понимал что-то в горных работах, хорошо знал те места, где лежит золото… А впрочем, черт его знает, может быть, и знал.
В избе стало совсем светло, радостные блики солнца заиграли на большом самоваре, стоявшем на столе, на безделушках развешанных по стенам, — все небогатое убранство деревенской горницы теперь было на виду. Вепринцев снова улегся в постель и с любопытством глядел на стол, на сундук, покрытый дерюжкой, долго разглядывал огромные ветвистые рога марала, висевшие над кроватью, старое, с черными стволами ружье. Потом он толкнул ногой Стрижа.
— Довольно тебе храпеть. Что ты, как запаленный мерин?
Стриж долго моргал припухшими, налитыми розоватой мутью глазами, отрывисто кашлял и молчал.
— Когда ты пьян, ты настоящая свинья, — сердито проворчал Вепринцев, почесывая, широкую, бугристую грудь, — Болтаешь много…".
— С этим согласен, правильно, — угрюмо ответил Стриж и виновато поглядел на Вепринцева. — Наболтал что-нибудь, да?
— Что ты можешь сказать умного? Болтал, конечно, вздор всякий; как в тюрьмах сидел, как по чужим карманам шарил.
— Что же ты глядел? — прохрипел Стриж. — Треснул бы по физике, как следует.
— Только этого недоставало! А вообще для тебя тюрьма — самое подходящее место…
Стриж лежал, как прибитый пес.
Вепринцев слез с кровати, выглянул в окно, задумчиво походил по избе, прислушиваясь к легкому скрипу половиц, и взялся за рюкзак. За дверью, в другой половине, кто-то тяжело, задышливо охал.
— Это кто так изводится? — спросил Стриж.
— Ого, ты и этого не помнишь! — попрекнул Вепринцев. — Оспан, конечно, это же его изба… И тоже пьян, старая крыса… Но он все-таки умнее тебя, и мне кажется, он кое-что должен знать…
— А-а, может быть… Пойдет он с нами или нет? Как думаешь?
— Если не пойдет, нам трудно придется.
— Вчера вроде соглашался, а сегодня и отказаться может.
— Оспан один не хочет идти, боится. Все дело в Семене — он согласится, и остальные пойдут… Но он не хочет. Говорит, трудно будет, нога больная.
— Я думаю, Оспан уговорит его. Старику хочется подзаработать. Деньги, дорогой мой, великая сила!
Вепринцев выложил на стол содержимое рюкзака, что-то промычал себе под нос. Вот в его руках папка, замотанная грязной тряпицей. Он сел, развернул ее. Потом долго и внимательно разглядывал какие-то пометки, номера, надписи — одни были сделаны карандашом, другие — чернилами, некоторые успели выцвести и поблекнуть. Вепринцеву казалось, что он перелистывает не жухлые листы серой бумаги, а ворочает стопудовые глыбы горной породы, под которой лежит золото. И даже ко всему безразличный Стриж заметил алчный блеск в глазах своего нового друга. Он с удивлением поглядел на Вепринцева и подумал: «Колдун — не колдун, а какой-то ненормальный… Молится, что ли, на эти бумажки?» Вепринцев и на самом деле напоминал ослепленного страстью фанатика, шепчущего молитву. Он весь преобразился.
Наконец, вполоборота повернувшись к кровати, он воскликнул;
— Ну, пора вставать, Стриж! Нежности не совместимы с твоей воровской профессией.
— Какие нежности? Просто башка трещит, вот и лежу как бревно.
— Там в сумке осталось, вставай, — великодушно сказал Вепринцев.
Стриж не заставил себя просить. Он вскочил как ошалелый, кинулся в угол, где лежали их вещи, вмиг вытащил из сумки бутылку и, не ища посуды, опрокинул ее в узкий горячий рот.
— Хорошо, — наконец оторвавшись, сказал он и вытер рукавом губы. — Вот и просветление в голове начинается.
— К черту твое просветление, — крикнул Вепринцев, отодвинул от себя раскрытую папку, поднялся. Его голова почти касалась потолка горницы. — Ты понимаешь, где мы находимся?
— Где? В Рыбаках, в самой Сибири находимся… И если бы не ты, дьявол, я бы, может, ни в жизнь сюда не попал. Для такого человека, как я, здесь тоска смертельная. Я — житель большого города.
— Эх, Стриж! Какой же ты дурак! Пойми, мы находимся с тобой у золотого ключа, у волшебного родника, который может в один миг сделать нас миллионерами!