Путь на Олений ложок
Шрифт:
— Вот этого я бы не хотел! Хоть и вор, но миллионером быть не желаю.
— Почему же?
— Зачем мне это?
— Зачем тебе золото?! — удивленно вытаращил глаза Вепринцев.
— Ну да. Я так понимаю: честному вору оно одна помеха. Куда с ним, с такой кучей денешься? Еще жадность тебя за глотку сцапает. Порядочный вор живет одним днем и ворует не для того, чтобы разбогатеть, а для веселой жизни, для разгула. Зачем ему богатство — ему жизнь нужна! Эх, веселая волюшка…
— Ни черта ты не понимаешь!
— А ты здорово понимаешь! — впалые щеки Стрижа порозовели. — Ну скажи, зачем тебе столько золота?
— О-о!.. — Вепринцев запрокинул голову. Он весь ожил, воодушевился. — Зачем мне столько золота? Дурак! Когда у меня появится много золота, я уеду в Америку и буду самым счастливым человеком. Тогда я буду не рядовым гангстером — я буду крупным и знатным боссом. Сотни мелких и мельчайших гангстеров будут по-собачьи заглядывать мне в глаза и ждать от меня милости. Полицейский префект будет открывать мне дверцы автомобиля. Я буду строить политику. Я буду диктовать мою выборную программу. Я буду сенатором. Черт побери! Дай мне это золото, и я покажу себя всему миру. Я… я… Я откупил бы у старого хрыча папы римского все акции на Монако. Я одел бы на себя княжескую мантию. Я был бы владельцем мировой рулетки…
Вепринцев был неузнаваем: лицо его налилось кровью, глаза горели, в углах дрожащих губ появилась розоватая пена.
— Вот зачем золото! Зо-о-о-ло-то…
— Да, здорово, — пугливо поглядывая на дверь, про-шептал Стриж. — Большой у тебя план, приятель. Громадный план…
— Это уж не так много, мой дорогой Стриж, — несколько опомнившись, сказал Вепринцев. — Все богатые люди с этого начинают. А чем мы хуже их? Мы такие же воры, как и они, только меньше масштабом.
— У нас давно нет таких богатых воров.
Вепринцев думал о чем-то другом. Его лицо блестело от пота, взгляд был чужой и странно далекий. Он устало опустился на широкую скамью и вдруг засмеялся, сначала тихо, потом громко и неприятно.
— Да, я буду чертовски богат!.. И тогда я припомню своему боссу все обиды. Я всем припомню… Что так смотришь на меня, Стриж?
— Любопытно, вот и смотрю.
— А все-таки для нашего брата нигде так приветливо не светит солнце, как в Америке… Там все не так, все по-другому. Да, да… — Ему вдруг стало грустно. Вот уж скоро полгода, как он оставил чикагский притон, и с тех пор ни одного дня не был спокоен. Но ничего, теперь он многому научился. Теперь он смело может кое-что сказать «отцам Братства». И придет время, он скажет.
Он опять взялся за папку. К столу подсел угрюмый и молчаливый Стриж.
— Ей-богу, ты не похож на вора, — проворчал он покуривая. — Черт тебя знает, кто ты такой, колдун, что ли?
Но Вепринцеву не до Стрижа. Он снова, уже в который раз, листает папку, надеясь отыскать в старых бумагах незамеченные раньше сведения.
Вот перед ним листок — план какой-то горной выработки. Он сделан вольно и размашисто, видно, что чертила его неумелая, неуверенная рука. Но Вепринцев с жадностью читает пояснения, убористо написанные внизу. Нет, это не то, что ему нужно. Это какое-то предположение о новой золотоносной жиле, неведомо почему не тронутой при разработке всего массива. Но здесь автор вскользь указывает, что Дурасов и Лукашка часто посещали эту давно заброшенную выработку. Что их сюда влекло? А вот какое-то заявление: под ним десятка полтора неразборчивых подписей — робких каракулей. Вот еще одно заявление — пишет штейгер Лопатин. Жив ли он? Все говорят об этом золоте. Но где же оно? Штейгер даже приложил черновой набросок плана, на котором жирным пунктиром обозначил место, где искать клад. Но уже на следующей странице кем-то написана справка: «Искали, но золота не нашли». Другой неведомый автор написал «Прошение» горному инспектору, в котором изложил свои догадки о месте сокрытия золота. Он с подробностью очевидца описал три глубоких шурфа, в одном из которых, по его мнению, лежит золото, и предложил себя в проводники. Были ли когда-нибудь вскрыты эти давно заброшенные шурфы, здесь не написано.
— Эй, Стриж! Ты, кажется, опять дремлешь? — Вепринцев толкнул ногой табуретку, на которой сидел Стриж. Тот вздрогнул и поднял глаза.
— Еще что скажешь? Я хоть и закрываю глаза, но не беспокойся, все хорошо вижу.
— В этих вонючих бумагах сам черт задохнется. — Вепринцев прихлопнул по столу широкой ладонью.
— Столько золота! Так, думаешь, тебе и оставили, держи карман шире, — буркнул Стриж.
Вепринцев обдал его негодующим взглядом.
— Так может подумать только куриная голова, — сказал он сдерживаясь.
— Все твои рыжики [2] , может, давным-давно выкопали и прибрали к рукам.
— Об этом здесь ничего не сказано, — возразил Вепринцев. — Если рылись здесь, нам следует искать в другом месте, понятно?
— А как же, конечно, понятно.
Вепринцев подумал над безграмотными, запутанными чертежами, составленными рабочими, и, отодвинув от себя папку, сказал:
2
Рыжики — золото (жаргон)
— Золото есть, Стриж, не горюй. Этот хлам, хоть и дрянь, но кое в чем нам поможет.
— А что же горевать? Был бы харч да горилка — и тогда искать можно хоть целый год.
Вепринцев опять, наверно в сотый раз, вспомнил Леонида Дурасова, разговор с ним, его твердое заверение, что сам дьявол, если бы хотел, никогда не разыскал бы этого золота — так надежно оно укрыто. «Ведь он говорил о Заречной сопке, да еще о каком-то Оленьем ложке… За-ре-чная сопка… А вот о них-то здесь как раз почти ничего не сказано». Он опять уткнулся в папку.
— Вот, вот… Немножко есть. Какой-то чудак написал… и что же он тут написал? «Есть далеко в тайге Олений ложок, туда тоже ходили Лукашка с хозяином, а зачем — один бог да таежный леший знает. Добраться до того ложка — великая трудность, на пути множество всяких препятствий, да и дороги мы толком не знаем…» Ты что-нибудь понимаешь, Стриж?!
— Стриж, будь уверен, все понимает.
Вепринцев обмотал папку тряпицей, завязал шпагатом и сунул в рюкзак.
Скрипнули ворота, в задней половине избы зазвенели чьи-то свежие голоса. Вепринцев стал одеваться.
Пока он неумело и с трудом напяливал на ноги сапоги, которые никогда не носил раньше, в горницу, один за другим вошли старый Оспан, Семен Тагильцев, Илья и штейгер Гурий.
— Как спалось-ночевалось? — прямо из двери крикнул Тагильцев, ловко перекинув через порог ногу.
— Прекрасно, — ответил Вепринцев. — Я никогда и нигде так крепко не спал, как здесь, на этой соломенной перине.
— Оно так, эта перина, однако, получше пуховика, — заговорил Оспан, сощурив в улыбке глаза. — Я вот всю ночь на голой печи провалялся. Ох и жестка, язва, голимый камень! — он закашлялся.