Путь наверх
Шрифт:
Это была своего рода оперативная карта стройки, где каждая клеточка, взвешенная во времени, равнялась пяти минутам, и каждые пять минут диспетчер мог оценить «боевую обстановку» на всех участках.
Сменные диспетчеры негласно соревновались между собой, кто больше запишет «кубиков», и поэтому Михайлов первым делом взглянул на нижний угол «рапорта», где отмечалась выработка за смену.
— Все смотришь, не обогнал ли кто? Комсомольцы — гордый народ. Ваше второе место пока незыблемо, — улыбаясь, сказала Вера Степановна, показывая Михайлову график выработки его земснаряда.
Потом
— Не знаю, где подзанять время, — суток определенно не хватает, — признался он комсоргу, когда они заговорили о проведенном недавно на участке комсомольском рейде.
Рейд этот был организован комсоргом участка Хаустовым, старшим механиком Акуском и багером Кононенко, которые в ночную вахту побывали на соседних земснарядах, обнаружили там неполадки, о чем рассказали на общем собрании комсомольцев и выпустили боевой листок.
— Хороший почин, — сказала Щербакова. — Надо будет нам побольше привлечь к этим рейдам комсомольцев, а итоги освещать в газете стройки и корреспондировать в областную печать.
В комнату вошла девушка, секретарь конторы, и спросила Михайлова, видел ли он уже новый приказ заместителя министра, в котором говорится о комсомольском земснаряде.
— Нет, не видел. А где он? — живо заинтересовался Михайлов.
— Копии разослали по участкам, а вот он, оригинал, — сказала девушка. — Хотите посмотреть?
— Да, конечно, — кивнул головой Михайлов и быстро пробежал глазами текст приказа.
Это была приветственная телеграмма, в которой министерство поздравляло коллектив 1-го участка с успешным окончанием намыва карт в счет плана года.
— Что ж, постараемся оправдать доверие! — сказал Михайлов, улыбнувшись и отдавая телеграмму секретарю. — До зимних морозов намоем всю плотину.
Как-то ночью переходили мы вместе с Михайловым через старое русло Дона. Это был знакомый район «битвы на проране», но там уже не было эстакады, и мы перешли на левый берег, как и предсказывал Горин, «по суше», по твердой земле намытой насыпи.
Сокращая путь, Михайлов поднялся на железнодорожный мост, перекинутый над рекой. Он широко шагал, светя фонарем по деревянному настилу около перил, и все время посматривал вниз, на стройку. Земля под нами пылала густыми гроздьями огней. Темное небо, усеянное звездами, меркло по сравнению с землей, залитой светом, и казалось, что небо и земля поменялись местами.
Внизу по новому руслу сильно и вольно катил свои волны темно-серебряный Дон, а там, где был котлован, в оправе высоких фонарей на берегу, отражая в зеркальной глади зубчато-огненный силуэт плотины, лежало озеро гигантским сверкающим алмазом.
Казалось, стройке нет конца — световой пунктир ее границ тянулся далеко-далеко к горизонту. Оттуда, снизу, от степи и воды, тянуло радостным, подмывающим сердца ощущением необычайной шири и простора. Трудно передать всю величественность, поэзию и красоту ночной панорамы гидроузла… Как зачарованные, стояли мы на мосту, чувствуя легкое кружение в голове не
— Помнится, говорил я экипажу: вот как закончим Волго-Дон, — тихо сказал Михайлов, — и поплывет армада наших земснарядов вверх по Цимлянскому морю, потом по судоходному каналу в Волгу, а затем в Волгоград или в Куйбышев. Это я говорил, когда мы только-только начинали здесь. Сколько же прошло времени? Меньше двух лет! А сейчас вижу: ведь это же не мечта, — это будет завтра.
У ЖИГУЛЕЙ
Котлован
Весна в Жигулях задержалась, и в середине апреля на покатых склонах еще лежал снег. Горы на правом берегу стояли в белой шубе лесов. В теплые дни шумела вода по оврагам, смывая снежный покров, и постепенно чернели крутолобые выступы жигулевской горбатой гряды. Весна больше всего чувствовалась в свежем и теплом ветре от реки, в густых запахах оживающих деревьев, талого снега, набухающей влагой земли.
С каждым днем прибывала вода, постепенно приподнимая ледовый панцирь Волги. Уже на подточенном снизу рыхлом и пористом льду исчезли широкие лужи, и недавно еще совсем мокрая поверхность стала суше, приобретая новую, серовато-пепельную окраску.
— Вода с поверхности ушла, лед поднимается, Волга скоро пойдет, — говорили старожилы.
И днем и особенно по ночам в затихшем воздухе слышались скрежет и густой хруст: река ломала береговую припайку льда, прорубая у подножья гор узкие голубоватые полыньи.
Уже давно не двигались машины через Волгу, а в последние дни и люди опасались ходить по черным, кое-где уже искривившимся лентам дорог. Ледовые поля могли взломаться каждый день, и все на Волге дышало тревожным предчувствием ледохода.
На строительных площадках Куйбышевгидростроя шла напряженная работа, особенно в котловане под здание гидростанции, лежащем в глубокой впадине оврага и огражденном от реки барьерами перемычек.
Вешние воды размыли глинистые дороги, таял снег в глубоких забоях котлована, стекавшие с гор ручьи смешивались с подпиравшими грунтовыми водами. Разрушались, оползая, крутые стенки земляных выемок и насыпей, погружались в грязь тяжелые экскаваторы, вязли в размокшей глине десятитонные и двадцатипятитонные самосвалы, даже лежневые деревянные дороги тонули в разжиженном, вязком, илистом грунте.
Машины, транспортирующие камень на перемычки, продвигались по котловану только с помощью бульдозеров, чьи стальные ножи катили перед собой метровые волны жидкой земли. Одним словом, грязь и бездорожье стали подлинным бедствием стройки.
Так надвигалась весенняя распутица — время грозного испытания, самый тяжелый период для строителей.
Над котлованом нависла реальная угроза остановки всех механизмов. Но именно в эти дни положение на решающем участке в правобережном котловане исключало возможность какого-либо даже малейшего перерыва в бесперебойной выемке грунта и возведении перемычек — барьеров, способных отстоять котлован в битве с надвигающимися ледоходом и паводком.