Путь наюгиры
Шрифт:
Третий щелчок в голове не имел ничего общего с федералом – тот отошел к пульту. Просто в голове Кромина сработала еще одна программа, и он понял… Он понял, что под одним слоем был записан другой, но злость решил оставить на потом. Может, оно и лучше, что его подвергли многослойной зарядке, это помогло выдержать то, что он увидел. Как бы то ни было, нельзя допускать, чтобы эти записи попали в руки Комиссии.
Для начала следует освободиться. Кромин попробовал пошевелить пальцами, двинул ногами и заметил, что узел на щиколотках слабоват. Очевидно, федерал торопился и не затянул его как следует. Рывок, еще рывок – и ноги свободны. Теперь второй акт маленького представления…
Кромин краем матерчатого башмака закинул полу длинного кафтана на ноги, чтобы не был виден развязавшийся узел, немного подобрал ноги к себе и прокашлялся.
Сперва он сообщил собеседнику, какого придерживается мнения о его Федерации, о его происхождении и родстве с наиболее отвратительными животными. Федерал развернулся в кресле и с интересом слушал. Кромин сообразил, что на наюгири все это звучит совершенно в другом смысловом плане, а потому перешел на старый добрый терранский, понимая, что наблюдатель явно владеет им.
Слова относительно матушки федерала и ее порочных пристрастий возымели ожидаемый эффект. Федерал вскочил с места и, сжав кулаки, подошел к Кромину. Замахнулся было, но тут же застыл, отпрянув, а потом ногой откинул полу кафтана.
– Ха, – сказал он. – Хитрый пожиратель мертвечины! Ты думал, я нагнусь, чтобы ударить в твое мерзкое лицо, а ты пнешь меня в живот?
– Нет, – ответил Кромин. – Мне надо было, чтобы ты только подошел ко мне.
Не успел федерал сообразить, что из этого следует, как Кромин зацепил одной ногой его ступню, а другой врезал ему по колену. Федерал с грохотом улетел к генераторам и врезался в их ребра головой. Кромин быстро поднялся на ноги и, оглядевшись, перерезал веревки на локтях об острый край одного из металлических угольников, на которых стоял пульт. Выбравшись из-под пульта, Кромин понял, что он сердит, очень сердит.
Для начала он надежно связал федерала, подтащил его к дверям и выкинул в коридор, к мычащим и извивающимся охран-никам. Закрыв дверь на механическую защелку, он вернулся к мониторам, взял с пульта оба импульсника и мрачно оглядел помещение.
Большие прямоугольники в углу, очевидно, были блоками памяти и управления. Кромин растратил на них почти половину зарядов, пока толстые стенки не раскалились и наконец не поплыли. Ну а потом пара горячих в каждую дыру сделали свое дело. Мониторы погасли один за другим, генераторы тонко взвыли и сдохли, освещение замигало и перешло на автономный, люминесцентный режим. Скоро и это слабое свечение иссякнет.
На всякий случай Кромин разрядил импульсник в блоки памяти, а последние заряды истратил на пульт.
Теперь надо пробиваться к терминалу. Он взял второй ствол, проверил, на месте ли батарейка, которую федерал извлек из его кармана, и пошел к двери.
Оттянул в сторону тяжелую плиту и осторожно выглянул в коридор. И в тот же миг импульсник был выбит из его рук, а на него навалилась груда тел.
«Надо же, – подумал Кромин, – почти всех победил, и такой плачевный финал». Его не связали, просто каждую руку крепко держали по два наюгира, а еще один противно щекотал ему крестец острием меча.
В коридоре у входа в разгромленный наблюдательный пункт федералов набилось человек десять. Федерала развязали, и теперь он, стряхивая с себя пыль, требовал, чтобы его немедленно провели к высшим правителям, дабы он смог принести жалобу по всей форме…
Здесь же находился и ректор. Он подобрал с пола оброненный кем-то из охранников длинный тонкий меч и задумчиво водил пальцем по его блестящему клинку.
– Ну ладно, давайте покончим с этим, – сказал Кромин. – Я никого из ваших не убил, хотя мог рассчитаться за профессора Горбика.
Ректор застыл, и глаза его расширились.
– Мне кажется, – очень медленно произнес он, – что вы превратно воспринимаете то, что у нас происходит. Я не понимаю, как вы собираетесь «рассчитываться». Если один к одному, так мы уже в расчете. Коллега Изольд, я полагаю, не будет настаивать на полной компенсации. Мы все сторонники деловых отношений, но не до такой же степени!
– О чем это вы? – прищурился Кромин. – Дела – делами, а убийство – убийством.
Ректор снова растерялся.
– В вас, оказывается, еще не вызрела суть нашей методики… – догадался он. – Моя вина, надо было разъяснить сразу…
– Требую немедленного протокола! – перебил его федерал, но ректор быстрым движением кисти вонзил острие меча в горло федерала и продолжил разговор.
– Так вот, я приношу свои извинения…
Кромин остановившимися глазами смотрел, как из шеи федерала ударила струя крови, тот слабо взмахнул руками и упал лицом вперед.
– Он не заслуживал этого, но не пропадать же знаниям втуне, – сказал ректор и подал знак охранникам. Те отпустили Кромина, подняли тело федерала и быстро уволокли его по коридору. Ректор отдал меч оставшемуся охраннику.
– Вы торопитесь вернуться в свой мир, – сказал он, участливо заглядывая в глаза Кромину. – Пойдемте, я провожу вас до терминала.
Большое, на всю стену окно терминала выходило на поверхность Наюгиры, раскаленную, сухую, изнуряюще ослепительную в лучах безумного светила. Глядя отсюда, кто бы догадался, что глубоко внизу теплится жизнь, вгрызается в толщу скал, расползается по каньонам, используя все силы, чтобы не отступить перед натиском жара и песка.
Ректор сидел спиной к окну, он сразу сказал, что ему неприятен вид мертвой поверхности, и Кромин не видел его лица. Лишь темное пятно напротив. Бот с орбитальной станции был уже в пути.
– Я понимаю, – прервал долгое молчание Кромин. – Не мне судить традиции иных цивилизаций. Когда-то и земляне были каннибалами.
– Какой ужас! – сказал ректор, а Кромин чуть не выругался. – Мы никогда не были людоедами! – продолжил ректор. – Другое дело, что по причинам, которые никто уже не помнит, письменность у нас была запрещена. В усвоенных знаниях мудрейшие иногда вспоминают какие-то страшные картины разрушения и смерти, превращения некогда цветущей Наюгиры в средоточие ужаса. Каким образом это было связано с письменностью, неизвестно. Но перед нами оказался трудный выбор – научиться передавать знания или выродиться, а потом исчезнуть. Долгие века в изустных преданиях от отца к сыну передавались знания, секреты мастерства и тайны ремесел, но с каждым поколением что-то забывалось, что-то искажалось, а сравнить было не с чем… Мы стояли на грани исчезновения, и это было за века до того, как прилетели первые люди со звезд.