Путь Никколо
Шрифт:
— То есть, ты говорил не всерьез?
Он никак не мог понять, к чему она клонит. Саймон налил себе вина.
— Ну, щадить их у меня нет причины. Все зависит от того, как он себя поведет. А что? Это имеет значение?
— Разумеется, нет. Но она славная женщина, эта Марианна де Шаретти, и ни в чем не виновата.
— Почему же не виновата? — возразил Саймон. — Не надо было выходить за него. Знаешь, что я слышал? Он не такой глупец, как можно подумать. — Его бокал опустел и он наполнил его вновь.
— Кто? — недоуменно переспросила Кателина.
Недогадливость всегда его раздражала.
— Клаас, конечно же. О его подвигах в Милане тут рассказывают целые легенды. А ты слышала о Жааке де Флёри, его двоюродном деде, который пытался захватить компанию?
Она слышала. Просто удивительно, как много она знала о делах Шаретти, оставаясь в полном неведении о его собственных заботах.
— Поговаривают, что никто иной, как Клаас, разорил месье Жаака. И не только его, а также этого капитана Лионетто. И подстроил так, чтобы наемник во всем обвинил Жаака де Флёри. Сперва тот лишился всего, чем владел, а затем Лионетто явился в Брюгге и прикончил его. Я, разумеется, не верю, но многие говорят об этом. Они думают, что Клаас — теперь его называют Николасом — намеренно утопил пушку, которая убила короля и моего дядю. Болтают, будто он служит йоркистам, возит послания для дофина, а также придумал какое-то колдовство, которое позволяет Медичи переговариваться без слов на расстоянии. Детский лепет. Сегодня я постарался пристыдить его, и ты сама видела что получилось.
— Я видела, что он не стал сопротивляться, — заметила Кателина. — Но, возможно… — она не договорила.
Саймон нахмурился.
— Я тоже подумал об этом. Он подстроил, чтобы Лионетто убил его двоюродного деда Сам не стал марать руки. Мне не по душе человек, который ничего не скажет в лицо, но втайне будет строить козни.
Изменившимся голосом Кателина вдруг проговорила.
— Твой отец. Вся его жизнь перевернулась почти таким же образом.
— Толстый папаша Джордан? — Любопытно, что заставило ее заговорить об этом? — Ну, едва ли Клааса можно винить в том, что он разорил Джордана де Рибейрака. Если только он и впрямь не выполнял поручения дофина.
— А почему бы и нет?
— Тогда он оказал мне большую услугу, — заметил Саймон. — И что касается пушки, если это тоже его рук дело, то он опять оставил меня в выигрыше. Знаешь, во всем этом есть нечто странное. Хотя, разумеется, такого не может быть…
— Чего не может быть? — Кателина казалась бледной до зелени, как всегда, когда слишком утомлялась.
— Ты устала, — ласково заметил Саймон. — Забудь обо всех этих глупостях.
Но она внезапно схватила его за запястье.
— Нет, я хочу знать. Что такого странного насчет Клааса?
Он был удивлен, но все же опустился на стул. Налил себе еще вина и, опомнившись, наполнил также и ее бокал.
— Дело в том, что если он и впрямь стоял за всеми этими событиями, то можно вообразить, будто он старался, один за другим, избавиться от всей своей семьи.
— От всей семьи? — переспросила она таким тоном, что Саймон сразу пожалел о затеянном разговоре.
— Ну, Жаак де Флёри… он был двоюродным дедом Клааса. Кстати, с этой женщиной, на которой он женился, они тоже в родстве. И он избавился от ее сына.
— В самом деле? — удивилась Кателина. — Я о таком не слышала. — Теперь она выглядела совсем нездоровой. — А кто еще? Я и не знала, что у Николаса… у Клааса… есть семья.
Поскольку он с утра ничего не ел, но довольно много выпил, то захмелевшему Саймону все это показалось забавным.
— Так вот, Жаака больше нет. И его жены Эзоты. Старый Тибо разорен, и его дочь тоже… не знаю, как ее зовут. Покончено со старым Джорданом, моим почтенным отцом, и с Аленом, моим дядей. Я единственный, кому он не сумел причинить вреда, если только не считать Люсию. Но та в Португалии. Просто удивительно. Он ничего мне не сделал. Напротив, он подарил мне титул.
Она была настойчива, словно пьяная. Он надеялся, что это не так, ведь вино могло повредить ребенку. Впрочем, кажется, она вообще не пила.
— Я не знала, что Николаса есть семья, — повторила Кателина. — Я думала, его мать умерла.
Интересно, откуда ей это известно?
— Да, конечно, тупая мерзавка померла. И, слава Богу. Шлюха произвела его на свет, выкормила, понарассказывала лживых сказок и сдохла А разве ты не видишь, как он на нее похож? Разве ты не видишь?
Кателина говорила шепотом Он никак не мог понять почему.
— Так ты знал ее? Мать Николаса?
Все они — тупые мерзавки. Он злобно уставился на Кателину.
— Знал ее? — прорычал Саймон. — Она была моей женой! Вот почему этот тупой ублюдок не желает со мной драться. Клаас. Николас. Он думает, будто он мой сын.
Он успел подхватить ее, когда она начала сползать на пол Ужасающе бледная… Он кликнул горничную, а сам опустился на ковер, прижимая ее к груди и ласково похлопывая по спине.
— Все в порядке, — шептал ей Саймон. — Все в порядке. Еще четыре месяца и у тебя будет чудесный, толстый, прелестный малыш. Понимаешь, Клаас просто болван. Он и помыслить не мог, что я женюсь и заведу ребенка. Настоящий Килмиррен, который унаследует все, на что, как Клаасу кажется, он имеет право. Может, он и перехитрил все наше семейство, но только не меня.
Глава 41
Грегорио, который никогда не поминал имя Божье всуе, воскликнул:
— О, Господи Иисусе!
— Вот и я о том же, — поддержал его Тоби. — Саймон, который пытался убить Николаса в Дамме, вполне может быть его отцом, а Джордан де Рибейрак — дедом Тот самый де Рибейрак, который, если ты этого не знаешь, своим перстнем изуродовал его на всю жизнь. А теперь скажи мне, что Николас был неправ, расставляя свои силки и ловушки.
Юлиус возразил:
— Но Жаак и его жена оказались единственными, кто по-настоящему пострадал из-за Николаса.
Стянув шапочку, Тоби принялся вытирать лысину.
— Нет, похоже, своим падением Джордан де Рибейрак также обязан ему. Демуазель не знает всех подробностей. Но в остальном ты прав. Саймон остался невредим. Также едва ли следует винить Николаса за то, что при взрыве пушки погиб дядя Саймона Это слишком маловероятно. И демуазель твердо уверена, что он не стремился привести к гибели Жаака и Эзоту. Я склонен этому верить.
— В общем-то, я тоже, — отозвался Грегорио. — О, Боже правый, вот несчастный ублюдок.