Путь Никколо
Шрифт:
— Ты не знаешь, что я натворил.
Немного помолчав, Юлиус отозвался:
— И не хочу знать. Начни все заново. Ты это можешь.
Тишина. Николас смахнул ладонью капли с лица, затем подтянул край одеяла и медленно принялся вытирать щеки и волосы.
— Думаю, что смогу.
Он сказал это лишь проформы ради. Но, по крайней мере, это означало, что он вновь овладел собой. С Николасом, способным мыслить здраво, было куда проще иметь дело, чем с Николасом беззащитным, которому непонятно, чем можно помочь.
— Только не делай больше глупостей, — попросил Юлиус. — Оно того не стоит. И это несправедливо по отношению к демуазель.
— Да, конечно, ты прав, — медленно откликнулся Николас.
Он, наконец, прекратил тереть волосы и неожиданно улыбнулся.
— Но я сам оплачу причиненный ущерб и не стану просить демуазель. Надеюсь только, что среди собак не было гончей Саймона.
Если он намеревался именно так отнестись к происшедшему, то Юлиус не возражал.
Вскоре мальчишка, задыхаясь от быстрого бега, вернулся с сухой одеждой, и Николас вытерся насухо и облачился во все чистое, и не попросил помощи, даже когда дрожащие пальцы не сразу справились с застежкой дублета. Потом Юлиус напоил его вином, взятым у мельника Николас одним глотком осушил кружку, и его тут же стошнило.
— Ну, пойдем, — окликнул его стряпчий. — Пойдем домой. Все-таки не каждый день натираешь себе зад о страусиную спину.
— Ступай пока один, — возразил Николас. — Я приду, как только смогу. Мне еще нужно кое-куда заглянуть.
— Зачем? Куда? Я пойду с тобой.
— Нет, я сам. — Николас покачал головой. — Мне нужно на Сильвер-стрете. Кателина ван Борселен желает видеть меня.
Глава 42
Николасу показалось вполне заслуженным, чтобы в этот день, худший во всей его жизни, ему пришлось поплатиться за свои грехи, встретившись с Кателиной ван Борселен. Немного посопротивлявшись, Юлиус все же оставил его в покое, и, смущенный и раздосадованный, вернулся на улицу Спаньертс.
Там он, вероятно, доложит обо всем Тоби и Грегорио, а кроме того, поговорит и с Марианной, поскольку судьба ощипанного страуса отныне неминуемо станет любимой темой для разговоров по всей Фландрии. Николас лишь надеялся, что у Юлиуса, несмотря на всю его склонность к досужей болтовне, хватит здравого смысла никому не рассказывать о том, что произошло после поимки беглой птицы. Он прекрасно сознавал, что если бы не стряпчий, то его, возможно, уже не было бы в живых.
Второй раз Юлиус спасал его. Но впредь пусть он лучше поможет бывшему подмастерью не попадать в такие переделки, либо прекратит выручать его…
Добраться до Сильвер-стрете оказалось настоящим испытанием. Он чувствовал себя до невозможности слабым; и, как ни старался пробираться задворками, люди все равно то и дело окликали его. Николас никак не мог решить, что же сказать Кателине, но по дороге ему не дали времени об этом подумать. Поэтому он просто подошел к воротам, и привратник впустил его внутрь.
У входа ему вдруг пришло на ум, что он знает путь лишь на кухню и в ее спальню. Но даже хотя отца Кателины не было дома, едва ли она пожелает принять его там. По крайней мере, с мокрыми волосами она узнает его без труда. Вновь только что из канала… Вся история их отношений была тесно связана с водой.
На сей раз Николаса встретил лакей, проводил к просторной гостиной, впустил внутрь и закрыл дверь. Это оказалась та самая комната, из окна которой она неприметно помахала ему наутро после Карнавала. В то самое утро, когда он бежал мимо с козами и бубенцами на дублете.
Отвернувшись от окна, перед которым сейчас никого не было, он внезапно обнаружил, что и комната также пуста. Затем стул с высокой спинкой, стоявший у камина, чуть слышно скрипнул.
Но никто не поднялся оттуда. Разумеется, она была в тягости, и двигаться ей было нелегко. Беременная его ребенком… Николас сам прошел вперед и встал перед стулом с шапкой в руке.
Крупное тело в кресле и бархатное одеяние, и враждебное выражение лица, — он ожидал чего-то подобного. Вот только все это принадлежало мужчине, а не женщине. В кресле, злобно ухмыляясь, восседал Джордан де Рибейрак.
Николас, и без того захолодевший, почувствовал, словно лед окончательно сковал его члены. Он стоял неподвижно, как парализованный. Затем способность осознавать происходящее понемногу вернулась, и кровь прилила к лицу.
Джордан де Рибейрак, восставший из мертвых. Живой, как никогда. Теперь, вероятно, он знает имя человека, погубившего его. Того самого человека, которого не желал признать своим внуком. Но что еще мог знать виконт де Рибейрак?
Сейчас этот негоциант, царедворец, королевский советник отнюдь не был похож на человека, сломленного в заключении, чудом избежавшего топора палача. На плечах у него возлежала тяжелая золотая цепь, а в застежки плиссированного дублета были вделаны драгоценные камни. Также на нем красовалась высокая парчовая шляпа с отворотами, из-под полей которой сверкали ледяные глаза.
— Итак, Клаас ван дер Пул, убийца. Садись, прошу тебя. Мне очень жаль, что пришлось пригласить тебя сюда от имени моей невестки, но я счел это разумным, и она тоже. Кто знает, кого иначе ты привел бы с собой? И какое бы придумал хитроумное средство, чтобы схватить меня? Как ты, должно быть, догадываешься, я — тайный и весьма незаметный гость Бургундии, и не имею пока ни малейшего желания вновь оказаться во Франции.
Николас опустился на стул.
— Так, значит, вам удалось спастись.
Тонкие губы растянулись в усмешке.
— Из Бретани, с помощью моей невестки. То есть в ту пору она еще не вышла за Саймона, но, вероятно, поняла, что следует постараться удержать в семье французские владения. Пусть сейчас я стал изгнанником, но я все еще жив. А когда дофин станет королем, разумеется, я верну себе Рибейрак. Этот довод перевесил даже ту бессмысленную неприязнь, которую испытывает ко мне леди Кателина. Саймон, конечно же, не подозревает, что именно она помогла мне в Бретани. Он был бы весьма недоволен, если бы проведал об этом. Когда нынче я предстал перед ним, живой и невредимый, он встретил меня отнюдь не с сыновней почтительностью.
— Его не интересует Рибейрак? — поинтересовался Николас, стараясь говорить столь же спокойным тоном, как и его собеседник.
— Его больше интересует Килмиррен. Разумеется, для него оказалось огромным ударом узнать, что он не унаследовал ни земли, ни титул, а вскоре утратит и ту свободу, какой пользовался при жизни бедняги Алена. Кстати, я должен поблагодарить тебя за то, что ты так ловко разделался с ним. Старший брат всегда изрядно мне досаждал…
— Я тут ни при чем, — возразил Николас.