Путь Никколо
Шрифт:
Мастеровые с флагами вбивали гвозди для вымпелов, живописцы рисовали, подводы с кувшинами вина и пива с грохотом перемещались от таверны к таверне, влекомые разнаряженными лошадьми, украшенными перьями. Стайка вопящих сорванцов гналась за двуногим бочонком, где некогда было пиво, а теперь помещался Поппе, торговавший в пост имбирем, который за свою провинность был вынужден оказаться на улице в таком виде.
Ансельм, по доброте душевной, походя бросил в него снежок, тем самым смыв со лба яичный желток, после чего они с Клаасом остановились покидаться снежками в прядильщика Виткина, который стоял, привязанный к шесту и обмотанный собственной пряжей, в знак напоминания, что прясть во время заморозков противозаконно.
Обе жертвы в ответ беззлобно выругались. Человек обходит закон, его ловят, он смиряется. В следующий раз тоже самое может случиться с Клайкине, и тогда Поппе и Виткин с удовольствием отыграются. Возможно, не снежками, а навозом.
Нужный им особняк находился на той же улице, что и дом Пьера Бладелена; прямо за биржей, рядом с домом генуэзских торговцев.
В дверях Серсандерсу неожиданно передали дядину просьбу: отыскать кузин Кателину и Марию, которые вместе с братом катались на коньках на канале, и сказать, что отец скоро придет за ними.
Добросердечный юноша, Серсандерс очень любил своих двоюродных сестер и братьев, хотя порой ему было тошно в сотый раз выслушивать рассказы о подвигах их брата Яна в Париже. Но поскольку, кроме добросердечия, ему была свойственна и проницательность, то он удалился без единого слова, оставив Клааса одного.
Вслед за дворецким Клаас прошел по коридорам Лукканского консульства в небольшой дворик, затем поднялся по лестнице и оказался перед троими мужчинами, сидевшими за длинным столом, покрытым богатой тканью. Одним из них был хозяин дома, Джованни Арнольфини, другим — Ансельм Адорне. Третьего он знал лишь в лицо, — Уилли, глава английских негоциантов в Брюгге. Он неподвижно встал перед ними, с легкостью сдержав первоначальный импульс улыбнуться.
— Дорогой мой Клаас! — воскликнул мессер Арнольфини. — Что ты сотворил со своим лицом?
Этот вопрос уже начал его утомлять. Человек недобрый вполне мог бы спросить о том же и самого мессера Арнольфини. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как Ян ван Эйк запечатлел это бледное лицо с раздвоенным подбородком и висячим носом, похожим на крыжовник. Джованни Арнольфини рука об руку со своей будущей женой.
Разумеется, монна Джованна до сих пор сохранила свои рыжие волосы, но мессер ван Эйк был мертв, а мессер Арнольфини, судя по виду, мертв наполовину. Прежним осталось лишь зеркало на дальней стене, хотя эмаль оправы явно успели подновить; а также шестилапый посеребренный канделябр над головой, в котором ярко горели свечи.
Мессер Арнольфини и его родичи в Брюгге, Лондоне и Лукке славились изящными манерами. От простого торговца шелком он прошел путь до одного из финансовых агентов герцога Филиппа У него была франшиза на пятнадцать тысяч франков ежегодно с герцогского налога на все товары (к примеру, на английскую шерсть), отправляющегося в Кале и обратно через Гравелин. Он покупал ткани для гардероба французского дофина и одалживал дофину деньги.
— Это был нечастный случай, монсеньер, — коротко ответил Клаас. — Вы хотели узнать новости из Милана.
На умном бледном лице появилась улыбка.
— Новости я знаю из писем, которые ты привез. Нет, я хотел, чтобы мессер Эдвард познакомился с тобой. И у меня для тебя есть распоряжения. Те письма, что ты привез из Италии для монсеньера дофина, должны быть переданы мне.
В этих нескольких фразах содержались четыре важных новости, и начать можно было с любой из них. Но первый шаг был очевиден.
— С удовольствием, монсеньер, — отозвался Клаас. — У монсеньера есть письменное подтверждение?
Оно у него было.
— А доспехи, монсеньер, — осведомился Клаас.
— Доспехи?
Перегнувшись через стол, негоциант пальцем указал на табурет по другую сторону. Клаас уселся.
— Доспехи милорда дофина Прошлогодний подарок от вельможного герцога Миланского. Посланец милорда дофина повез их на север осенью, но был вынужден оставить в Женеве, у ростовщика, чтобы оплатить себе дорогу домой.
— И? — полюбопытствовал мессер Арнольфини.
Оба гостя его внимательно изучали потолочные балки.
— Поскольку у меня с собой было золото, — заявил Клаас, — то я их выкупил. Они лежат в сохранности в особняке де Шаретти вместе с письмами герцога, адресованными дофину. Все это я готов вручить вам немедленно.
— Ты выкупил их на собственные деньги? — изумился Арнольфини.
— Разумеется. По совету месье Гастона дю Лиона, который прибыл в Милан на турнир.
Молчание затягивалось.
Наконец, мессер Арнольфини поинтересовался:
— А что, друг мой Никколо, у тебя имеется и закладной билет?
Разумеется. Он принес его с собой.
— Тогда, — промолвил мессер Арнольфини, — позволь мне, когда ты доставишь мне эти доспехи, возместить все расходы от имени el mio Morisignore el Delphino. А теперь не расскажешь ли нам о тех новостях, которые узнал по дороге? К примеру, о епископе Тернийском, его светлости Франческо Коппини?
— Достойнейший прелат, — кивнул Клаас, — которому доверили собирать деньги для крестового похода его святейшества папы. Во Фландрии, разумеется. Его святейшество уже заявил, что потерял всякую надежду получить помощь из Англии, где свирепствует гражданская война, или из Шотландии, расположенной слишком далеко за пределами Океана. Тем не менее, он уповает на то, что епископ Коппини сумеет добраться и туда тоже.
— Куда именно? — уточнил глава английских негоциантов на превосходном фламандском, как и следовало ожидать от выходца из занятого фламандцами Норфолка, который пятнадцать лет прожил в Брюгге. Клаас, как и все прочие, знал об их давней дружбе с Адорне, а также с книготорговцем Колардом.
Клаас покосился на англичанина.
— Полагаю, епископ Коппини отправится в Англию, мейстер Уиллем. Чтобы помирить короля Генриха с его родичами Йорками. Или, может, в Кале, чтобы помирить сына герцога Йоркского с королем Генрихом. Не могу знать наверняка, ведь мы не общались лично с епископом. Зато в Вигевано провели немало времени с его капелланом.