Путь прилива
Шрифт:
— Не хотелось бы вас обидеть, но вы рассуждаете как информ-свободник.
— Естественно. Я — информ-свободник и ничуть этого не стесняюсь.
«Информ-свободник? Не скрывающий своих взглядов? Разгуливающий на свободе?» — Чиновник взирал на денебца как на некое мифическое чудище, как на говорящую гору, как Идеи — на своего единорога.
— Правда? — глуповато переспросил он.
— Конечно, правда. Я оставил свой родной мир с единственной целью — передать вашему народу накопленные мной знания. Нужно быть крайним радикалом, чтобы собственными руками поломать свою жизнь. Нужно иметь большую решимость, чтобы обречь себя на существование в обществе людей, которых
— Да, но сама концепция свободы информации является…
— Излишне радикальной? Опасной? — Васли широко раскинул руки. — Посмотрите, разве я выгляжу опасным?
— Вы хотели бы предоставить всем желающим доступ к любой информации.
— Да, всем и к любой.
— Вне зависимости от возможных последствий?
— Послушайте. Ваше общество ведет себя как маленький мальчик, гулявший по польдеру и обнаруживший дырочку в плотине. Вы затыкаете дырочку пальцем, и вода перестает просачиваться. Но море поднимается и давит сильнее — немножко сильнее. Края дырки выкрашиваются, дырка растет, приходится затыкать ее кулачком. Затем вы засовываете в проем всю руку, по самое плечо. Еще какое-то время, и вы залезли в проем с головой, заткнули его своим телом. Пролом продолжает расширяться, вы раздуваете грудь и живот. Но море никуда не делось, оно все поднимается. И тут вы наконец убеждаетесь, что все ваши усилия были тщетны.
— Ну и что же, по вашему мнению, нужно делать с опасной информацией?
— Контролировать ее! Быть владыками информации, а не ее заложниками!
— Каким образом?
— Не имею ни малейшего представления. Но я один, а если бы вы, все вместе, употребили все знания и силы, растрачиваемые ныне на тщетные попытки… — Васли оборвал фразу на полуслове. Некоторое время он смотрел на чиновника, а затем глубоко вздохнул и продолжил, совсем уже другим голосом:
— Простите меня, пожалуйста. Я не смог себя сдержать, сорвал на вас свою злость. Сегодня утром мне сообщили, что мой оригинал — Васли, каким я был прежде, человек, считавший, что ему есть чем поделиться с вашим народом, — что он умер. Я не успел еще оправиться от удара.
— Примите самые искренние мои соболезнования. — Чиновник не решался посмотреть в белое, ничего не выражающее лицо. — У вас большое горе.
Васли покачал головой:
— Я даже не знаю, плакать мне или смеяться. Он был мной, и в то же самое время именно он лишил меня тела, приговорил меня к одиночеству, к смерти в чужом мире.
Безглазое лицо смотрело вверх, сквозь тысячи уровней летающего города, во внешнюю темноту. Во мрак кромешный.
— Я хочу пройти — хотя бы еще раз — по лугам Сторра, вдохнуть запах чукчука и руу. Увидеть, как среди западных созвездий сверкают фойблы, услышать пение цветов. После этого можно и умереть.
— Вам никто не мешает вернуться.
— Вы путаете сигнал с сообщением. Конечно же, я могу просканировать себя и передать сигнал домой. Но я-то останусь здесь! И если я даже убью себя после передачи сигнала — что это изменит для меня? Я успокою совесть своего двойника — но я умру здесь.
Денебец искоса взглянул на электронное тело чиновника.
— Вряд ли вы меня поймете. Спорить было бессмысленно.
— Простите мое любопытство, — сменил тему чиновник, — но чем именно занимается ваш комитет?
— Вы имеете в виду Гражданский комитет по предотвращению геноцида? Сфера деятельности нашего комитета четко определена его названием. Любая колонизованная система — в том числе и наша, из которой я родом, — неизбежно сталкивается и с проблемой сохранения индигенных рас. Самой Миранде ничто уже не поможет, однако изучение ее опыта приводит к очень интересным заключениям.
— А не слишком ли вы торопитесь с выводами? — осторожно заметил чиновник. — Я лично… э-э… знаком с людьми, которые видели оборотней, даже разговаривали с ними, и все это — буквально на днях. Вполне возможно, что коренные мирандианцы сумеют выжить.
— Нет, не сумеют.
— Но почему? — удивился чиновник.
— Для каждого вида существует минимальная численность замкнутой популяции. Любая меньшая популяция обречена на гибель — ей не хватит гибкости, чтобы приспосабливаться к естественным вариациям внешних условий. И дело тут даже не в количестве особей, а в богатстве генофонда, в его разнообразии. Простейший пример. Вымирают какие-нибудь орлы или там воробьи, и осталось их, скажем, всего десять штук. Вы бросаетесь на спасение, оберегаете птиц от всех неприятностей, доводите их численность до многих тысяч. И все равно огромная эта стая состоит из десятка генетически различных особей — только многократно повторенных. Генофонд ее хрупок и неустойчив. И в какой-нибудь злополучный день все ваши птицы погибнут. Случайная болезнь, которая убьет одну из них, убьет и всех остальных. И не обязательно болезнь — причин может быть сколько угодно.
Если оборотни и сохранились, то в очень малых количествах, иначе все бы о них знали. Корда придерживается иного мнения, но это у него так, заскок. А существование нескольких особей не значит ровно ничего — как раса, как народ они погибли.
Чиновник хотел возразить, но не успел.
— Вас просят, — поклонился Васли появившийся на пороге Корда. — Не сомневаюсь, что решение Комитета доставит вам радость.
Только зная Корду как облупленного, можно было понять смысл этой преувеличенной галантности: минуту назад заведующий оперативным отделом потерпел одно из очень редких в его жизни поражений.
Васли коротко кивнул чиновнику и удалился; Корда проводил денебца задумчивым взглядом.
— Вот уж не думал, — заметил чиновник, — что вы интересуетесь оборотнями.
— Собственно говоря, я только ими и интересуюсь, — пожал плечами Корда и тут же осекся. — Ну, в том, конечно, смысле, что они — единственное мое хобби.
Запоздалая поправка звучала жалко, неубедительно. Внезапно все прошлое предстало в совершенно новом свете. Тысячи мелких, случайных замечаний Корды, сотни пропущенных собраний, десятки странных изменений политики — все эти малопонятные обстоятельства выстраивались в стройную, логичную систему. Чиновник изо всех сил старался, чтобы неожиданное откровение не отразилось на его лице.
— Так в чем там дело? — поинтересовался Корда. — Какая у тебя такая сверхсрочная необходимость?
— Мне нужен флаер. Я жду несколько недель, а Каменный дом ни мычит ни телится. Если вы на них немного нажмете, я сверну это дело буквально за сутки. Я знаю, где искать Грегорьяна.
— Знаешь?
Несколько секунд Корда молчал, пристально изучая лицо чиновника.
— Хорошо, — кивнул он, берясь за клавиатуру, — будет тебе флаер. Завтра утром, у Тауэр-Хилла.
— Спасибо.
Корда явно хотел сказать что-то еще, но мялся в необычной для себя нерешительности. Он смотрел то на чиновника, то куда-то в сторону и наконец удивленно спросил: