Путь с войны
Шрифт:
Кириллов поднял маленькое зеркальце, дунул на него, полюбовался на свое круглолицее отражение.
– Что, Ириска, шлепнул кого? – спросил он, пряча зеркало в мешок, – Заходи, помародерствуем. Тут, правда, уже кто-то прошелся.
– Весной пахнет. Похоже на когда осенью огороды убирают и жгут, – сказал Ырысту, перевернул опрокинутое кресло, расслаблено уселся, положив винтовку на колени.
– И я-то про тож. Всех кончать, мертвяков жечь, – невпопад пробормотал Кириллов. – Прах развеять. Баб не трогать.
– Ничего неохота, – зевнул Ырысту.
– А исть-то? Коемуждо исть надо. Где нашему брату нормально пожрать, если не на войне?
– Приезжай в следующий год ко мне. Барана
– Лучше ты ко мне. Омуль, пельмени.
– Я по прямой приду, по горным тропкам. – Он вздохнул, прикрыл глаза. – Через тывалар. Теперь они не заграница. А как мы лошадей у них угоняли! Ух! Они, кстати, тоже.
– Лошадей он угонял, тьфу ты… образованный человек, куды там многим. А в пастухи подался.
– Моя твоя не понимай, – пожал плечами Ырысту.
В комнату вкрутился салажонок Жорка – угловатый, худой, с цыплячим пухом на щеках. Внебрачный сын полка, никто не помнил, откуда он взялся. По его противоречивым рассказам был Жорка то минчанин, то мурманчанин, иногда намекал на знакомство с дальневосточными тиграми. Один раз по секрету признался в близком родстве с офицером подводного флота Моисеевым, который, кстати говоря, дружил когда-то с преемником фюрера Карлом Деницом.
Жорка просквозил из угла в угол и обратно, остановился возле Ырысту, с загадочным видом достал из-за спины солнцезащитные очки, которые бережно прицепил себе на лицо. Ырысту одобрительно улыбнулся, показал большой палец. Жорка подошел к Кириллову, тот потянулся к очкам.
– Путёвая вещь,– проговорил Кириллов, крутя очки в руках. – Пригодится, – заключил он и убрал жоркин трофей к себе в нагрудный карман.
– Ты чего?! Отдай, – возмутился Жорка
– Каво? Че орешь-то? Мне нужно. Это же, что если, к примеру, я иду, а впереди солнце, и тогда, раз и одел, – невозмутимо объяснил Кириллов. – Понял? Во-от! – Жорка помотал головой и отошел. – Ты там не мельтеши. Подстрелят еще.
– Кто тут подстрелит теперь, товарищ шаман всех фрицев ликвидировал – проворчал Жорка, но от окна все-таки отстранился.
– Ну, всех не всех.., но прилично, – прокряхтел Ырысту не без гордости, гладя приклад верной винтовки.
Кириллов тем временем достал тусклый нож и начал ковырять пол, покрытый эластичной кожей, подбитой золотистыми сапожными гвоздями.
– Не могу понять. Ковер – не ковер, клеёнка – не клеёнка, – Кириллов отрезал кусочек покрытия, тщательно ощупал, даже обнюхал. – Что за матерьял?
– Это линомуль, – пояснил Жорка.
– Куёмуль, – сказал Кириллов, подошел к стене и начал вырезать полоску линолеума. – Как его взять-то? А это… кипюры опять? – присвистнул он, доставая из-под покрытия плотный бумажный конверт.
Кириллов медленно надорвал конверт, вынул тонкую стопку бумаги. Сморщив лоб, он вгляделся в исписанные листы.
– Что-то написано… ну мы по-немецкому не знам. Любовные письма, наверное. Ох-хо-хо… Жорка! Сгоняй до лейтенанта! Какие указания спроси.
Жорка выбежал было из комнаты, но тут же вернулся, взял со стола автомат и опять ускакал. Ырысту вытянул шею, пытаясь рассмотреть находку Кириллова, но с кресла вставать было лень.
– Карточки, – Кириллов сунул пустой конверт в сапог, письмо бросил на стол, оставив в руке две фотографии, на которых запечатлена светловолосая девушка на фоне стены, украшенной диковинным орнаментом.
– Девка, – констатировал Кириллов. – Годная девка!
После этого он запихал один снимок в карман, проковылял к Ырысту и отдал ему вторую фотографию. Кириллову было все-таки неловко оттого, как он скопидомно собирает мелкие трофеи, а для успокоения совести такие сквалыги склонны делиться какой-нибудь мелочью.
– На, бери. Выебнешься дома, какие бабы в Германии.
– Может это важная карточка. Показать бы кому, – сказал Ырысту. – Тут с оборота написано что-то.
– Да что там написано? – Кириллов перевернул снимок. – Либер-мибер, абзац цузамен и цифры с кружочком. Температура. Девка болезная была. Да бери, тут еще одна осталась.
Прикоснувшись к фотографии, Бардин вдруг замер. Предвидение, предчувствие, предвестие, пред… пред… На долю секунды ему привиделся длинный коридор с вереницей звенящих зеркал, повернутых под углом. Миллиард отражений стремящихся в бесконечность. Увидеть такой коридор означало, что обнаружение фотокарточки создает цепочку ситуаций, ведущую к закономерной цели. К невидимой цели, но понятно одно: фотография извлечена, будущее сгрудилось в непредсказуемый лабиринт. Притом, значимый для многих людей. Ничего конкретного Ырысту не почувствовал, лишь переплетение путей, трогательный лабиринт предстоящих событий. Можно бродить во всех направлениях, делать настойчивый выбор, вовремя стоять или идти вдоль стенки, но наружу уже не выбраться.
Поколебавшись, Ырысту все-таки карточку взял; мельком взглянув, сунул в карман. Через окно в комнату заглянул белый кот. Он кивнул Ырысту, прошел по карнизу, из виду исчез, потом вновь появился. Кириллов рявкнул: «Брысь!». Кот то ли не услышал, то ли наплевал, он уперся носом в стекло и пренебрежительно наблюдал за Кирилловым, который продолжил обыск. Ничего ценного в комнате более не было. Напольные часы замерли на полшестого, они высотой в человеческий рост – не унести. Кириллову пришлось выломать механическую кукушку.
– В давние времена-а-у, – зевая, сказал Ырысту. – Жило одно дикое племя…
– Опять бардинские байки. Послухаем, – Кириллов всегда с интересом слушал народные легенды и самопальные сказки, которые нередко рассказывал Бардин.
– Долго, сотни, может, лет селились они по берегам гниющих озер, носили черные накидки, похожие, знаешь, на наши плащ-палатки. Себя, при этом, считали людьми, а других уже нет. Других они ставили в один ряд со зверями дикими, охотились на людей соседних племен, как на оленей. Человеческим мясом, понятно, питались. И ужасались все нравам этого племени, боялись набегов ихних, потому что воины они были бесстрашные и никого в живых не оставляли после себя. На середине гнилого озера жило божество этого племени в образе металлической бабы, которой приносили и возлагали дары: скарб награбленный, украшения, головы пустые, когда мозг уже выели. Ни один народ, живущий в этих землях, не мог дать отпор полночному племени. Тогда старейшины тех мест обратились к кочевникам, чтобы они помогли им сломить озерную нечисть. Кочевые сколоты были в это время молодым и храбрым народом, кибитки их объехали все степи и предгорья, имелись у них искусные оружейные мастера, ковавшие непревзойденные клинки. Откликнулись кочевники на зов старейшин. Наверное, и плату какую-то взяли. Одним словом, налетели со свистом и гиканьем, посекли озерных, разграбили капище. Мудрец сколотский говорил, что не надо брать ничего от людоедского идола, но его не послушали. Бабу переплавили, а то, что в хижинах нашли – утварь, ножи, ткани – тоже сгодилось кочевникам. Мудрец предупреждал, что можно заразиться, стать такими же. А вождь, возглавлявший налет, ответил, что он не может запретить брать добычу, да и как можно перенять людоедство? Стада наши бесчисленны, земля наша обильна, ведет нас на запад небесная кобылица. Так что унесли кочевники людоедское добро с собой.