Путь с войны

Касмалинский Максим

Бардин и Кириллов двинулись к ним. Надо же посмотреть, кто такой день хороший испортил.

– Нихт шиссен, – промолвил высокий. Без страха, без мольбы, будто делая одолжение.

– Нышьт шиссен, – сказал седой, не поднимая глаз.

А Жорка набросил автомат на плечо и заорал что-то вроде: попались, сукины дети! Ща казнить вас буду, демоны!

– И куды их? – спросил один боец.

– До Ветрова, – ответил кто-то и заржал.

– Э! Да вы че?! – возмутился Жорка. – Это наши «языки». Мы их два дня пасли с товарищем Бардиным. Хотели взять по-тихому! Откуда эта танкетка взялась?

Все испортили. Вон тот мордатый – всяко генерал…

И седой, словно понимая, что речь о нем, поднял голову. Руки он все так же держал на затылке, но было это – так показалось Ырысту – неправильно, неестественно.

«Совы не те, кем кажутся», – нелепая мысль упала на Бардина. Тут все не так. Неправильно! Седой. Руки за головой. И из шеи его – Ырысту увидел почти как в реальности – под подбородком седого фашиста вырастали мохнатые крылышки. Смертеныш. Суставчатый, гадкий, похож на летучую мышь. Руки за головой. Ни фига они не сдаются!!!

– Жоркаатасгранат!!! – заорал Ырысту и упал ничком.

Он не увидел, как Жорка метнул – О! Жорка был классный игрок в лапту – седому в лицо он метнул кукушку напольных часов.

Взрыв. Рвануло. Секущие осколки, стоны послышались. Снайпер слегка приподнялся. Вместо седого – месиво. Высокий отброшен, может живой? Поднялся, взглянул: нет, не живой, полголовы снесено. Ырысту обыскал мертвеца: сначала нагрудный карман, другой, потом внутренний, боковые и брючные. Сорвал орден в виде креста, из кобуры извлек пистолет. «Вальтер» тридцать восьмой. Сгодится.

Ырысту оглянулся, увидел лежащих бойцов. Эти – незнакомые.

Кириллов стаскивал каску, стоя у тела Жорки. Боец Моисеев лежал под опаленным кустом, он не попал домой. Ырысту подошел, Жорка, Жорка! Как так?

– Зачем я у него очки забрал? – прошептал Кириллов. – Темные очки, очень ему шли, красиво…

Жоркины руки раскинуты, под головой – лужа крови.

Мореходка, подумал Бардин, три женитьбы. Сбывается половинка на половинку.

– Конец войны, – Кириллов сел на землю. – Самый конец войны.

– Х-херово, – вздохнул Ырысту.

Остальные бойцы поднимались. Они шевелились. Несколько раненых. Из люка танка вылупился танкист. Шлемы у них дурацкие.

– Ирис! – прошипел Кириллов. – Он же, по-моему, дышит. Точно. Ноги дерг-дерг. Жорочка, ты слышишь.

Кириллов принялся разматывать бинт.

– Жор! – Ырысту упал рядом, повернул жоркину голову.

– Товарищ Бардин, – слабо выдавил юноша. – Товарищ колдун. Как я его кукушкой? А?

– Ты молодец, ты спас. Этот ссыканул, свалился, и взорвалось не там, а если б там, всем – кирдык. Ты только держись, Жора, мы тебя в медсанбат…

– Товарищ шаман, ты мне скажи, – Жорка прерывисто дышал. – Скажи, как колдун. Как алтаец еврею, скажи. Как ойротская чурка жиду из Рязани… как советский человек советскому человеку. Объясни мне… откуда в ухе столько кровищи?

Жорка попытался приподняться.

– Ты! Сученыш! – ругнулся Кириллов. – Ты что делаешь, козлятина!? Смотри, Ирис, ему всего-то ухо оторвало. Прижимай. Бинт прижимай вот здесь. Еще плечо покоцало. Чепуха, бля! А стонал, как мертвый!

Жорка растянул сухие бледные губы. Будем жить.

– Вообще ерунда. До свадьбы заживет. А я испугался, – Кириллов бинтовал жоркины раны. – Шутник ебаный.

– Это шок, – сказал Ырысту. – У всех разный. Артист. Слышь, Жор, артистом хочешь быть?

– Найди мне птичку, если цела, – попросил Жорка. – Кукушку часовую. Ку-ку, ку-ку… Я сохраню – талисман.

Кириллов наложил повязку на раны, Жорку теперь к докторам. Ырысту подхватил пацана под левую руку. Правая перевязана толсто и щедро, вся марля на это ушла.

– Пожрать бы, – проворчал Кириллов. – И подштанники переодеть не помешает.

***

Солнечно, спокойно. Ни выстрела. Молотят ложки по котелкам, солдаты обедают.

Так и что там с этими, с людоедами озерными? Спрашивает Кириллов, ковыряя веточкой под верхней губой. Кочевники тоже стали такими?

Дело не в этом, говорит Ырысту. Древние племена все время грызлись друг с другом, брали добычу. Так было пока один троглодит, самый главный, вдруг не смекнул, что биться не обязательно. В следующий налет на соседнее племя главный сказал тем старейшинам, что вы нам выкатывайте в такие-то дни столько-то мяса, столько плодов и барахла. Мы забираем и вас не калечим. Мирный расход по пещерам. Так и повелось. Потом распространилось. Это научная версия, как родилось государство.

А я разумею, говорит Ырысту, произошло по-другому. Немного наоборот. Это сами лишенцы, которых все грабили, пришли к озверевшим и предложили: хорош воевать! Мы вам приносим по полной луне столько-то утвари, столько-то жрачки, столько-то баб, а вы нас не трогайте, еще от иных защищайте. Мы вам – дары, вы нам – порядок. Ну, те согласились, и так появились: налоги, рабы и государство. Через семьсот поколений все это выросло в Гитлера. Пошагово. Закономерно. Железно логично, я бы сказал. Спортсмен идет к чемпионству, торговля норовит к монополии, а государство стремится к кандальной стране, к тысячелетнему рейху. Здесь достигается пик властвования человека над человеком, ядовитая власть раскрывается полностью…

Империализм и власть буржуазии, я правду говорю товарищ лейтенант? А при коммунизме государство отомрет.

Неслышно подошедший Шубкин согласно бормочет бодрый девиз, а Бардин насмешливо щерится, чего командир не видит.

Зашибись все будет при коммунизьме, равнодушно бросает Кириллов, протирая глаза пилоткой.

***

Через несколько дней лейтенант Шубкин вечером зашел в дом с подкопченными стенами, где расположились штабные. Крепко цепляясь за перила, поднялся на второй этаж. Постучал и робко приоткрыл тяжелую дверь, за которой временно расположился Особый отдел. В кабинете за столом под желто-мерцающей лампой сидел капитан с рифленым шрамом возле пустой глазницы, в которой зловеще синел дым от папиросы. Шубкин поскребся в косяк. Капитан вынул изо рта окурок, гаркнул: «Попозже!», после чего продолжил развязывать узлы на тесемке, стянувшей серую картонную папку. От неловкого движения опрокинулась переполненная пепельница. Одноглазый невыразительно выругался и носком сапога отмел папиросные гильзы к соседнему столу.