Путь с войны
Шрифт:
Кириллов любил рассказывать, как ему еще в сорок втором предлагали подать заявление в ВКП (б). Очень настойчиво предлагали, план у них какой-то. Так что, когда политрук (политрук или замполит, кто их разберет алырников) очередной раз принялся намекать на идейную составляющую, красноармеец Кириллов вылупил глаза и, истово крестясь, затянул «Богородице Дево, радуйся». Вопрос, естественно, был закрыт.
Ырысту Бардин еще до войны, в рецидиве мещанского карьеризма, намеревался пополнить ряды коммунистической организации. Уже и рекомендация была и предварительное одобрение. Потом передумал. Настали странные времена: не умеющий читать и писать плотник Амаду Мегедеков оказался троцкистом, а дядя Саша Алчубаев, шестьдесят лет своей жизни не покидавший
– Никогда не женюсь, – сказал Жорка, поддевая ногой кусок керамической плитки. – Война сейчас кончится, в мореходку поступлю.
– Ну и балбес, – сделал вывод Кириллов.
– Три раза женишься, – сказал Ырысту.
– Вот спасибо, товарищ колдун, – обиделся Жорка. – Я ж просил мне не предсказывать. Три раза! Разводиться так-то денег стоит. Налоги пошлина, штраф, немалых денег.
– Не боись, у него половинка на половинку сбывается, – сказал Кириллов, остановился и перебросил мешок на другое плечо.
Бардин тоже остановился, втянул голову в плечи.
Вокруг стояла неприятная, вязкая тишина со скользким приторным запахом. Перекресток был пуст, двух и трехэтажные дома вокруг казались не жилыми. Окна безразлично смотрели на красноармейцев, но безразличие это было наигранным. Ырысту почувствовал угрозу, невероятную злобу, обращенную на него, словно перед нападением роя ошалевших диких ос. Резкая смурь царапнула сердце. Ырысту показалось, что тень Жорки Моисеева вздрогнула на земле в то время, когда сам Жорка был неподвижен. Мертвый шаман Бардин Чинат где-то шепнул: изрешетят. Изрешетят – русское слово смешное, слово похоже на ящерицу.
Ырысту знал еще одно слово смешное, жаргонное, его и выкрикнул: шухер! Не первый день воевали вместе, многое прошли. Жорка перепрыгнул улицу, вбросил себя в развесистый куст с колючими ветками. Кириллов юлой закрутился к фонарному столбу, в одну секунду напялив каску. Бардин метнулся к стене ближайшего дома, прижался к жестяной водосточной трубе.
Выстрел, столбик пыли! Мимо. Откуда?! Автоматная очередь ровным швом по стене. Кириллов зашелся нервным смехом, пацан в кустах, пацана бы не задели.
Выстрел! Рикошет! Звон! Ырысту, не целясь, пустил пулю на звук, приставным шагом от водостока влево, свалился в окно первого этажа. Оказался четко напротив врагов. Кириллов понял, сообразил, дал очередь из ППШ по чердаку строения напротив. Жорка, царапая лицо, вжимался в терновый куст.
Бардин огляделся, куда попал? Пустая зала рождала эхо, двустворчатые двери намертво заперты. Ырысту нашел у стены трехногий журнальный столик, пододвинул его поближе к окну, устроил упор для винтовки. Дом напротив плевался опасностью. Стреляют, кажется, двое. Только высунись, только попробуй. Где ты там? Покажись. Чердак? Как же я задолбался!! Как все достало! Устал… Опять эта несносная повинность, дурацкая ненужная работа. Скорее бы настал тот час, – а он настанет, – когда воинская доблесть отравится в склеп, где похоронен домострой, дуэльный кодекс, сословное деление, ясак. Весь этот бред. Война это бред. Как хочется тишины…
Жорка, в отличии от Ырысту, был неспособен связно мыслить под обстрелом. Он бормотал: суки, падлы, суки! Он ненавидел, он был взбешен. А Кириллов про себя напевал: если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой. Чутка обмочил штаны – давно такого не было. Опять бояться стал. Главное, чтоб пацана не зацепило. Кириллов переместился за угол дома, лег на камни, шепнул им сильную молитву из двух слов.
Ырысту наблюдал. Двое там, с автоматами. Лишь бы не фаустпатрон… А, нет, трое, как минимум. Слуховое окошко на чердаке. Трескучие искры. Полетели от выстрела ветки куста. Жорка живой? Живой, огрызнулся очередью и пополз в сторону, прижимаясь к земле как гусеница, только задница оттопырена.
Вжав приклад в плечо, Ырысту наблюдал окно чердака. Выстрелил. Наверняка попал. Пристрелил нарушителя. От отдачи заныл давнишний твердый синяк на правом предплечье. Говорят, в плену по такой травме распознают снайперов. Бардин один раз был близок к тому, чтобы попасть в плен, часть около суток была в окружении. Комиссар, сучок, застрелился. Комбат тоже попытался, но не попал. А из динамиков с немецким акцентом голос долдонил на весь лесок: «сдавайтесь, бла-бла-бла, вас ожидает горячий ужин, теплая постель…». Можно было бы сдаться. По крайней мере, Ырысту не еврей. И не заподозришь. Но Тарас Хилюк популярно объяснил – где только нахватался? – что фашистский плен, это тебе не тот немецкий плен, что двадцать лет назад, тут все серьезно – эта война на истребление. Кроме того, Советский Союз не подписал тех, соглашений, которые давали гарантии военнопленным, так что хрен на рыло, а не ужин.
Чердак замолчал, немцы теперь стреляли из окон первого этажа. Дверь в подъезд была выворочена и держалась на одной петле. Можно перебежать улицу, зайти, и гранатами, гранатами.
Заработал ППШ Кириллова. Остатки стекла сдуло из рам. Огневые точки фашистов перемещались, Бардин пытался определить последовательность. Патронов не много, нужно наверняка. Вот силуэт! Бардин выстрелил. Вроде попал. Пришла в голову мысль: «Снайпера – отродье лихое, однако дело свое знают».
А в это время с той стороны, откуда пришли красноармейцы, послышался звук мотора. И характерный хруст траков по мостовой. Танк. Ырысту на слух определил: наши, ИС-2, точно. От этого ИС хотя бы польза, вреда уж точно нет. А Кириллов подумал: что ж так долго, нас чуть в лучший мир не оформили.
Под прикрытием тяжелого танка бежали бойцы. У места перестрелки они рассредоточились. Дуло танка направилось на дом. Сейчас как даст!
Но не понадобилось. Белая тряпка показалась в окне. Бой утих, стрельба – на паузу.
И стоило тогда стрелять, подумал Ырысту. На что надеялись? Желание жестокости, последний всплеск мести за рейх?
Из проема двери медленно вышел высокий фашист. Как вечный призрак беззаконного зла, был он прозрачный, худой, и человеческий череп – символ СС – серебряной точкой блестел на фуражке. Вздутыми венами взбугрилось лицо, взгляд в никуда и тонкие руки вскинуты вверх. Медленный немец, без двух минут мертвый, без всяких сомнений – Ырысту это чувствовал – был убежден в своей правоте. Ему не хватило, не повезло, но эсэсовец сделал все, что возможно. Другие закончат. Бардин встречал таких, видел таких в прицеле. Их можно ненавидеть. Даже нужно. Но стоит отдать им должное – верные слуги идеи, солдаты своих, пусть и ложных, но убеждений.
За высоким вышел второй. Тот был мало похож на арийца – круглолицый, седой, кривоногий. Китель седого расстегнут, ремня нет, широкая часть галифе надорвана, свисает лоскутом. Руки за головой, смотрит себе под ноги.
Бардин вылез из укрытия.
– Поди последние, – голос Кириллова за спиной.
– Как знать, – ответил Ырысту, не оборачиваясь. Последние здесь? Или вообще?
Фашисты стояли, к ним осторожно, держа оружие наготове, подходили красноармейцы, и Жорка – в первых рядах.