Путь в Иерусалим
Шрифт:
— Я приказываю тебе подумать, мы занимаемся теорией, а не какой-то ерундой. Ну, как бы стал драться со мной в теории?
— Я бы, пожалуй, не стал прямо нападать на тебя, — с сомнением начал Арн.
Некоторое время юноша размышлял, прежде чем послушно искать ответ на заданный вопрос.
— Если бы я совершил прямое нападение на тебя, то твоя сила и опыт быстро решили бы исход дела. Мне нужно дольше от тебя уклоняться, кружить вокруг тебя, ждать и ждать до тех пор, пока...
— Да? — сказал брат Гильберт, чуть улыбаясь. — До тех пор, пока — что?
— До тех пор, пока удача не окажется на моей стороне, до тех пор, пока передвижение не утомит тебя и твоя тяжесть и сила не будут больше твоим преимуществом. Но я бы никогда...
—
— Я могу менять правую руку на левую, — ответил Арн, смотря в стол перед собой. Он словно стыдился, сам не понимая чего.
— Именно, — подтвердил брат Гильберт. — И теперь я открою тебе второй секрет. Ты не такой высокий, как я. Поэтому большинство людей, которых ты, возможно, встретишь с мечом в руке, будут выглядеть выше и сильнее тебя. Но единственное, чему ты учился в течение всей своей жизни, — это именно драться против того, кто больше тебя, и это у тебя лучше всего получается. Поэтому никогда не бойся человека, который выглядит более сильным, скорее, нужно опасаться того, кто твоего роста или ниже. Но есть еще одно очень важное обстоятельство. Та опасность тщеславия, которой столь страшился отец Генрих, действительно существует, хотя, возможно, не в той форме, в какой он себе ее представляет. Я видел, как многие люди погибали именно потому, что были тщеславны, потому что в середине боя против уступающего им противника или того, кто просто выглядел меньше их, они преисполнялись высокомерия. Клянусь Богом, я видел людей, умиравших с тщеславной улыбкой на устах. Запомни это, и запомни хорошенько! Ибо даже если все твои соотечественники уступят тебе в воинском искусстве, в чем я уверен, любой из них сможет ранить или убить тебя в тот момент, когда тебя поразит тщеславие. Кара Божья падет на главу того, кто грешит с оружием в руках. Ибо так же происходит, когда речь идет о гневе и жадности. Это говорю тебе я, и ты не должен забывать этого: искусство, которому ты научился в этих священных стенах, — благословенно. Но если ты поднимешь меч во грехе, то кара Божья будет неотвратима. И в третий раз повторяю тебе, никогда не забывай этого. Аминь.
Когда брат Гильберт закончил свое объяснение, они некоторое время сидели молча — Арн отвлеченно смотрел на три дрожащих огонька свечи, а брат Гильберт украдкой поглядывал на Арна. Они сидели и словно чего-то ждали друг от друга, и никто из них не хотел нарушить молчание первым.
— Тебе, наверное, интересно, какой грех заставил меня перейти из тамплиеров в цистерцианцы? — спросил наконец брат Гильберт.
— Да, разумеется, — ответил Арн. — Хотя я не могу вообразить тебя грешником, дорогой брат Гильберт. Этого просто не может быть.
— Ты говоришь так просто потому, что не представляешь себе низкий мир, а он полон греха и искушений, он как трясина, как поле, по которому расставлено множество капканов. Моим грехом была симония — самый тяжкий грех в уставе тамплиеров. Ты вообще знаешь, что это такое?
— Нет, — честно ответил Арн, которым овладело любопытство. Он слышал о множестве грехов, тяжких и мелких, но никогда не слышал об этой симонии.
— Это означает брать деньги за исполнение службы Господу, — со вздохом ответил брат Гильберт. — В нашем ордене всегда в ходу было много денег, и поэтому иногда сложно было решить, что является грехом, а что нет. Но я не буду себя оправдывать, я признал свой грех и искупаю его по сей день. Я не удостоился умереть с мечом в руке, сражаясь за веру. Вот так. Но если бы мой грех не привел меня на эту мирную службу, то ты никогда бы не встретил меня и стал бы совершенно другим человеком, нежели ты есть сейчас. Об этом также можно поразмышлять — за всем, что происходит, стоит воля Божья.
— Я обещаю, что не обману твое доверие, не разочарую тебя, любимый брат мой, — быстро проговорил Арн, обуреваемый нахлынувшими чувствами.
— Гм, — произнес брат Гильберт, наклонился вперед и участливо заглянул в открытое по-детски лицо Арна, в его большие наивные глаза. — Пожалуй, тебе стоит подождать с обещаниями, потому что тебе придется давать их раньше, чем ты думаешь. Однако теперь наш разговор окончен, и я приказываю тебе провести ночь, с полуночной службы до заутрени, в нашей церкви. Ищи Бога в сердце своем в эту ночь, это повеление отца Генриха. Поспеши, до всенощной ты успеешь поспать несколько часов, и там, может быть, мы увидимся.
— Я повинуюсь вашим приказаниям, — пробормотал Арн, встал, поклонился своему учителю и пошел в келью, приказав себе проснуться ко всенощной и не проспать. После этого он сразу уснул.
Брат Гильберт некоторое время оставался сидеть в задумчивости рядом с дрожащими язычками пламени. Потом он задул свечи и широкими шагами направился в кузницу, где все еще трудились два послушника. Он еще не совсем закончил свою работу, теперь ему нужно было пустить в дело тайные масла, которые он привез с собой из Святой Земли, а также немного подправить орнамент.
После всенощной Арн остался один в церкви Варнхема и провел первые часы на коленях перед могилой своей матери, у алтаря. Для долгих коленопреклоненных молитв можно было взять мягкие подстилки, которые находились в ризнице.
Арн не узнавал себя, он чувствовал, что в нем словно живут два человека. Один из них, которого он знал и которым себя ощущал, — послушник Арн, скорее из Школы Жизни, чем из Варнхема. А вторым был Арн сын Магнуса из Арнеса, малознакомый, в общем чужой, представитель знатного рода. В эту ненастную ночь он молил Бога, чтобы Он помог ему найти то хорошее, что есть в этих двух лицах, он просил святого Бернарда, чтобы он направил его по верному пути, чтобы ему не погрязнуть в грехах, которыми, кажется, полон мир, и, прежде всего, не впасть в грех тщеславия.
То, что стараться избегать тщеславия так важно, он понял недавно, ибо не чувствовал за собой этого греха. Знание Арна об этом проистекало из того, что отец Генрих и брат Гильберт страшились тщеславия так, что даже пытались сохранить некоторые вещи в тайне от него.
Молясь, он не слышал бури, время остановилось. Или скорее, времени больше не существовало, когда он всем своим существом погрузился в молитву. Наконец забрезжил свет, и на заре буря утихла.
К удивлению Арна, в церковь вошел весь хор и встал за алтарем, и несколько певчих дружески и загадочно подмигнули ему. Он догадался, что сейчас будут служить прощальную службу, как обычно, когда из монастыря уезжал кто-нибудь из более важных братьев, чем он сам.
Но тут по скрипу талей и веревок он определил, что рядом со входом в церковь спускают вниз большую купель, и когда он обернулся, то увидел, что позади готовят для нее святую воду. Теперь он совершенно перестал понимать, что происходит.
Хор внезапно запел один из самых сильных псалмов, гимн о вечном царстве и вечной власти. Арн тут же заметил, что певчие настроены серьезно и поют действительно замечательно: во время некоторых песнопений, которые он тоже пел про себя, закрыв глаза, у него возникало чувство, что в груди теснятся и жар и холод, что душа наполняется высшим светом и тайная сила гимна возносит его к Господу.