Путь в Колу
Шрифт:
Выбравшись из душной таможенной избы, где самолично сличал он реестровые книги на отправляемые в заморские страны товары, Иван Парфентьевич зашагал на морскую пристань, где покачивались возле берега готовые к отправлению в океанское плавание двухмачтовые суда.
Кольский помор Елизар Жохов стоял на корме кочи и строго покрикивал на верных ему посадских людей. Кормчий был одет по-штормовому: поверх кафтана полотняный плащ с капюшоном, на ногах высокие смазные сапоги с отогнутыми голенищами. Взгляд его был грозен, но из-под нависших рыжих бровей порой вспыхивали глаза добродушной улыбкой, когда замечал он бойкую колянку, сидевшую
За годы пребывания в Коле Иван Парфентьевич насмотрелся на смелых, не лезущих в карман за словом поморянок. Он давно заметил, что колянки удачливы в лове рыбы, неустрашимы и ловки в управлении рулем и парусом, отважны в море на морских промыслах. Даже в штормовую погоду, когда не каждый мужчина отважится отправиться в плавание на утлой лодчонке, случалось, поморянки преодолевали сами холодные просторы дышащего моря.
Елизар Жохов, несмотря на свои тридцать лет, был еще холост и с достоинством знающего себе цену мужчины сверху поглядывал на суетящихся возле сходен поморских женок и незамужних девиц.
При виде подьячего, вступившего на палубу кочи, Жохов отвесил низкий поклон:
– В полдень думаю отплыть из Колы.
– Пятидесятник Спирка Авдонин не прибыл покуда?
– спросил Махонин.
– С самого утра отсыпается в моей каюте, - ухмыльнулся в рыжую бороду Жохов.
– Гуляли всю ночь у Парфена Силыча.
– Не слишком ли вольничать стал?
– Спирка Авдонин меру помнит и честь знает, - заступился за стрелецкого пятидесятника Елизар Жохов.
– Воевода-боярин, слыхал, отвалил Спирке десять целковых на дорогу. Хорошо бы дело до драки со свеями не дошло. А то может и такое случится, что и ноги оттуда унести не успеешь. Знаю я этих свеев! Свирепый народ!
– Палец им в рот не клади, - подхватил Иван Парфентьевич.
– А не то откусят, да и руку заодно до самого плеча отхватят.
Подьячий и кормчий умолкли, глядя на залитый ярким летним солнцем залив, на прощавшихся с уходящими в море мужьями Кольских женок, на светлый и праздничный мир под безоблачным небом.
– Не забудь, Елизар, зайти на Новую Землю, - посчитал нужным напомнить Жохову еще раз Иван Парфентьевич.
По бухте, направляясь к выходу в море, прошел трехмачтовый голландский купеческий когг. Палуба кочи накренилась и стала мерно покачиваться. Подьячий и кормчий восхищенными взглядами проводили до самого выхода из бухты красавец парусник и опять вернулись к своим делам-заботам.
– Третьего дня приходил ко мне в гости голландский купец Иоахим Ван-Заам, - неторопливо продолжил Иван Парфентьевич.
– Он научился кое-как балакать по-русски. Так этот Ван-Заам сказывал, будто сильно стали шалить морские разбойники в Зунде и возле острова Готланда.
– Наверно, свейский король выдал каперские грамоты своим капитанам, чтобы не остались без дела после окончания войны с датчанами, предположил Жохов.
– Голландец сказывает, шалят не только свейские пираты, - ответил Махонин.
– Похоже, и датский король суда снарядил и выдал капитанам каперские грамоты. Да и ганзейцы не хотят никому уступить. Так что разбойников на море достаточно, Елизар. А потому держи ухо востро, а порох возле пушек сухим, - стал наставлять кормчего Иван Парфентьевич.
– А то, неровен час, и на пиратов наскочишь!
– Шесть пушек тоже чего-нибудь да стоят, Иван Парфентьевич, приосанился Жохов.
– Да и топоры еще мои
Они помолчали.
– Снимешь с зимовья всех цинготных и всякого, кому опостылело островное сидение, - произнес в заключение подьячий.
– Высадишь их вместе со Спиркой Адониным в месте Печенгского монастыря. А оттуда доставят потом их в Колу.
На прощание, растрогавшись, Иван Парфентьевич крепко обнял Елизара:
– Прощай, брат!
В полдень, как и намерен был Жохов, "Морж" отошел от Кольской пристани и направился в открытое море.
Океанский холодный взведень*, заполоскав, стал упруго надувать парусину. Забирая все круче ветер, загудели вздувшиеся полотнища парусов. Коча ходко неслась по оловянной поверхности моря, разламывая своим дубовым корпусом низкие волны.
_______________
* Сильный ветер, поднимающий волну.
3
Староста артели зимовщиков на Новой Земле Каллистрат Ерофеевич Силин сидел за грубо сколоченным столом в большой становой избе и по слогам разбирал написанную церковным дьяконом бумагу, которая содержала тайну составления чернил.
На столешнице валялись незаполненные реестры, в которые следовало вписать число битых за последние недели оленей, попавших в капканы белых и голубых песцов, загарпуненных моржей и нерп, пойманных морских зайцев. За долгую полярную зиму в ловушки-кулемы попало столько песцов, что пятеро зимовщиков с трудом успевали снимать и выделывать шкурки.
Сени становой избы, нежилой придел и часть примыкавшего к избе предбанника были наполнены пушниной или "мягкой мухлядью", как принято было называть ее на купеческом жаргоне. Засоленная семга и белуха, которую ловили в пресных новоземельских озерах и реках, хранилась в кладовых развалочной избы верстах в трех от Серебряной губы.
"Взвесь вишневого клею столько же, сколько у тебя чернильных орешков, - разбирал плохо понятные слова Каллистрат Ерофеевич при тусклом свете незакатного солнца, с трудом проникавшем в избу сквозь туго натянутый в окошке бычий пузырь.
– Сколько весят вместе орешки и клей, столько же взвесь пресного меду. Клей намочи в хорошем кислом меде за две недели или более до приготовления чернил, чтобы перебродило, как дрожжи. После того как клей перебродит, возьми хорошего кислого меду и лей на мелко истолченные и просеянные через сито орешки, добавь в клей пресный мед и смешай все вместе. Оберегай получившиеся чернила от холода, пока они не закиснут. Старайся держать их в тепле и пробуй языком, чтобы они не были слишком сладкими, а умеренно. Если же совсем не будут сладкими, то подслащай их пресным медком..."
И до чего же мудреной оказалась тайна составления чернил, за которую расплатился Каллистрат Ерофеевич связкой песцовых шкурок с дьяконом Богоявленской церкви в Коле. Староста промысловой артели взял с собой на Новую Землю и вишневый клей и нужное количество чернильных орешков и пресного меду и множество раз прочитал дьяконову бумагу, а чернила получались то слишком густыми, то жидкими. На реестровых листах выходили кляксы вместо букв, и это огорчало Каллистрата Ерофеевича. Ну прямо хоть палочками отмечай число шкур на стенах становой избы! Да ведь коли все до единой шкурки пометить, так бревен в срубе не хватит!