Путь в Колу
Шрифт:
– Ну что ж, прощай, Каллистрат Ерофеевич, - взволнованно произнес Савва.
– Не поминай лихом. И не обессудь, если чем не угодил.
– Что ты, Саввушка. Ты всем мне люб, как родной сын, - растрогался Каллистрат Ерофеевич.
– Прибудешь в Колу, сразу же иди ко мне в дом. Да передай поклон моей жене Аграфене Кондратьевне и скажи ей, что я здоров и очень тоскую по деткам.
Артельный староста смахнул со щеки непрошеную слезу, приосанился и заговорил с бодростью:
– У меня полный дом невест, Савва. Если какая полюбится, присылай сватов, как только я возвращусь в Колу. Моего отказа
– Что ты, Каллистрат Ерофеевич, ничего мне не надо, - воспротивился Савва.
– Ну куда я все это дену?
– Все пригодится, когда в Коле будешь, - сурово заметил артельный староста.
5
Попутчиком Саввы Лажиева на "Морже" оказался неунывающий и словоохотливый пятидесятник Спирка Авдонин.
– И горазд же ты дрыхнуть, служивый, - сказал Елизар Жохов Спирке, валявшемуся на топчане, когда провел к нему в каморку Савву Лажиева.
– А где мы сейчас?
– протирая глаза, проговорил стрелецкий пятидесятник.
– Все на свете проспишь, - продолжал незлобиво Жохов.
– От Новой Земли отвалили недавно.
– Недавно от Старой отошли, а уже Новую миновали: ну и дела, протянул лениво Авдонин.
– Не забудь проснуться, когда в Печенгскую губу заходить станем, сказал напоследок кормчий.
Савва положил под голову мешок с мягкой рухлядью и уснул как убитый.
Ему снилась освещенная ярким солнцем Олонка и родная деревня на берегу реки...
И будто въезжает он верхом на буланом отцовском коне в реку, чтобы выкупать его... Конь медленно переступает ногами, входя в еще не согретую солнцем утреннюю воду... Крупные лобастые рыбины тычутся в ноги Савве, щекочут усами ступни и икры. Они приплывают к нему вплотную целыми косяками и смотрят из воды на Савву, будто на невиданное прежде чудо. Конь плывет дальше, стремясь достичь другого берега, а Савва остается посреди реки. Рыбы отходят и приближаются опять, шевеля плавниками, и Савве приятно среди рыб, в ласковой воде...
Проснулся он от сильного толчка. Открыв глаза, подумал: "И приснится же такое..."
– Похоже, на плывущую льдину либо на кита натолкнулись, - усмехнулся Спирка Авдонин.
– Так пойдем наверх, поглядим, - предложил Савва Лажиев.
– А чего мы там не видели: косаток или моржей? Так я насмотрелся на этих тварей, когда по казенным делам в Архангельский город плыл, отмахнулся пятидесятник.
– Давай-ка лучше в карты сыграем: быстрее время пролетит.
– Я в карты отродясь не играл, - хмуро произнес Савва.
– Не умеешь - научу, - нашелся Авдонин.
– А если пожелаешь, выставлю деньги на кон, - и он похлопал по карману.
Савва опустил с рундука на палубу ноги и негромко, словно смущаясь своих слов, произнес:
– У меня нет денег, а если желаешь, я могу дать и так половину мягкой рухляди.
– Задарма мне ничего не нужно, - ответил Спирка Авдонин.
– За мою осудареву службу воевода-боярин Алексей Петрович хорошее жалование платит. Да и честь имею, которая не дозволяет запросто чужое брать.
– А у меня нет никого родных в Коле, да и на всем белом свете нет никого у меня ближе артельного старосты Каллистрата Ерофеевича Силина, сообщил о себе Савва Лажиев.
– И некому мне дарить эти меха.
– Э-э! Да ты и впрямь будто святой!
– удивился пятидесятник. Прибудешь в Колу, ой какая нужда в деньгах будет. А у тебя целый мешок зверьих шкур. Да любой купец и даже приказчик их тебе на деньги обменяет! А как же ты зимой на острове?
– продолжал он.
– И не было тоскливо? Не брала тебя за сердце грусть-кручина?
– Некогда было тосковать, всю зиму зверя промышляли, а потом хвороба одолела меня.
– И все же ты мне чем-то по сердцу пришелся!
– приподнялся на топчане пятидесятник.
– Поступай в стрелецкую службу. Будешь под моим началом - в десятники выведу. А потом, глядишь, годка через четыре и в пятидесятники, как я, выйдешь, - приосанился Спирка Авдонин.
– При сабле будешь ходить, и кафтан малиновый пятидесятника на тебе. К тому же почет и уважение от людей. А от девок посадских так отбою нет. Любая за тебя замуж не прочь.
"Балабон и хвастун, - подумал о попутчике Савва.
– Коли так скор на посулы, значит, толку от него не жди". Он почитал людей солидных и серьезных, вроде Каллистрата Ерофеевича, которые зря словами не бросались на ветер, а дело, коли надо, делали.
– Я собираюсь на службу к Ивану Парфентьевичу Махонину пойти, сообщил о своем намерении Савва.
– Так он тебя и взял, - съязвил Спирка Авдонин.
– А что ты собираешься у него делать?
– Ездить по стойбищам лопинов и подати государевы собирать, - ответил Савва.
– Мне обещал это Каллистрат Ерофеевич своим верным словом. Иван Парфентьевич Махонин ему кумом приходится.
– Ну тогда другое дело, - недовольным голосом протянул Спирка Авдонин.
– В Коле у нас на этот счет твердо: раз обещал, значит, возьмет тебя на службу подьячий. Но только не жизнь, а сплошная маета у тебя будет: станешь круглый год по тундре ездить. Спать придется в вежах у лопинов, на оленьих шкурах...
– Это дело для меня привычное.
– И не видать тебе будет Колы как своих ушей, - добавил Спирка.
Савва собирался что-то сказать в ответ, но судно с силой тряхнуло от мощного удара, раздался протяжный скрежет, потом что-то загромыхало на корме.
Встревоженный Спирка Авдонин и Савва Лажиев выскочили из тесной каморки. Они перешагнули через спавших в тамбуре служивых людей с бердышами, которые сопровождали пятидесятника, и выбрались по крутому трапу на верхнюю палубу.
"Морж" со вздувшимися полотнищами парусов медленно пробирался среди плавающих льдин, которые принесло откуда-то усилившимся ветром. Судно беспрестанно лавировало, и не каждый раз удавалось благополучно обойти повстречавшуюся на пути льдину: они лезли со всех сторон, кружились возле самого борта, плыли по носу и следовали за кормой. Моряки, вооружившись длинными шестами, баграми и отпорными крюками, отталкивали от судна идущие на приступ льдины. Елизар Жохов, стоя на носовом мостике, изредка зычным голосом подавал команды, предупреждая мореходов, откуда идет опасность. И куда ни глянь, повсюду, словно косяки усевшихся для отдыха птиц, белели плывущие льды.