Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3
Шрифт:
Когда мы тонем во тьме, последней искрой, которая нам остаётся – иногда бывает желание спасти хоть кого-то. Людей. Зверей. Может быть, вообще всех, как у одной моей знакомой варгини. И шанс, который мы получили от ушибленной судьбы, заключается в том, чтобы быть в нужном месте – там, где спасать кого-нибудь да придётся. Рядом с теми, кто сохранил внутри себя частичку живого огня.
Пальцы коснулись амулета, тёплого под кожей куртки.
– Да, – сказал я. – Похоже на решение.
Глава 10
ГРИЗ
Тихий плеск погребальных вод, берущих тело в Бездонь. Опусти руки, и выдохни, опускаясь в спокойную, тёмную глубину. Внимай голосам, давним и незнакомым, услышь заплутавших и иди туда, куда идёт сила магов, и магия зверей, и твоя кровь…
Она до боли швыряет вперёд правую руку. Подаётся вслед за ней вперёд и вверх, словно вырываясь из осыпающейся могилы. Гребок – и под грудь ударяет упругая волна, пытается прилипнуть, вцепиться, уволочь, но она шлёт вперёд левую руку, отталкивается ногами – и выныривает, делает вздох…
Уцепиться хоть за что-то. Но вокруг только волны бескрайнего кровавого моря. Высокие, штормовые, в белой шипящей пене. Она не успевает собраться, и следующая волна поднимает её, играючи, швыряет опять – в солёную, вязкую глубину, в омут, полный отзвуков прошлого, переплетений настоящего и вероятностей будущего.
Она не помнит, для чего борется и почему старается выгребать. Но в морях бывают маяки и бывают спасательные шлюпки, с которых окликают утопавших, и если продержаться достаточно долго – её, наверное, позовут…
Кто только может позвать её? Варги не вьют гнезда. Отступникам положено тонуть в одиночестве. В мире, где есть лишь охотники и жертвы – есть ли кто-то, кто будет искать тебя, безымянную, обнажённую, затерявшуюся в бескрайнем море?
Покой бездны внизу тянет и манит, но она упорно, выбиваясь из сил, рвётся обратно в штормовое море, будто к чему-то родному и дорогому. С болью в сухожилиях пробивается через толстое покрывало крови, поднимает над ней подбородок и делает полвздоха…
Молния пронизывает её. Мгновенное, жгучее ощущение в венах, в нервах, в крови – и бескрайнее море скорбно вскрикивает: «Смерть варга!» – вздымается, закручиваясь безумной воронкой.
Она ещё пытается удержаться и барахтается, как тонущий щенок кербера – но вокруг алый вир крови, вир тащит в солёную глубину, и нечем дышать. И всё переворачивается и перемешивается: мёртвая женщина совсем рядом кричит ликующе: «Меня заполнили! Заполнили!» – а её тенями окружают другие, в капюшонах и с разрезанными ладонями, и их много, ладоней и капюшонов, а вязкие капли текут на землю: пришла пора поохотиться и стать высшим звеном.
Глаза у неё широко раскрыты, и в них холодными весенними ручьями вливается всё новое: вода наполняется серебром – и в неё погружается ладонь, и белая ладонь лежит на древнем Камне – и всё вокруг тоже полнится серебром, волосы и одежды фигуры, которая стоит в высокой башне, а сам Камень мёртв, тёмен и неподвижен, а на закованной в серебро иве распускается одинокий росток.
Земля сотрясается – и другая башня падает на землю в дыму и в пыли; корчится на земле человек с перерезанным горлом, и идёт страшный бой в выстывших ледяных пещерах – где люди, в крови которых серебро, дерутся с детьми. И непонятно, за кем победа.
Она задыхается, погружаясь в алый, безумный хаос видений, и выгибается и их путах, пытается сделать вдох, но они льются в неё вместо воздуха: мальчик рисует бабочек на стенах своей темницы, а кто-то стоит в коридоре, но это совсем не бабочки там на стенах, это фениксы, от огня фениксов полыхает город с красными и зелёными крышами, а один феникс горит в небе как знак, и сквозь его огонь идёт человек – и сам обретает крылья.
На это смотрит древний старик в окружении внуков – и шепчет помертвевшими губами: «Остаюсь человеком». А рядом умирает женщина, соединяя смертный и детский крики, потом детский крик становится громче, ярче…
Кричит мальчик на залитой алыми потоками белой площади. Под беспощадно-синим небом – белое, алое и синее сомкнуты намертво, связаны, как смерть, катастрофа и детский крик. Крик режет слух, расходится волнами, идёт сквозь годы – и она пытается уловить, что там, в этом крике… «Умрите!» – или какое-то другое слово, это почему-то очень важно…
Но крик перебивается плеском волн, а плеск волн – звуками музыки. Музыка порождает огонь – и вот загораются небеса, а потом и весь мир, и застывает фигура над пропастью – словно пытается отыскать кого-то, и плещет в ответ огню море – и огонь и море одинакового, сумасшедшего, василькового цвета.
Потом приходит белый росчерк – это бежит куда-то белая лисица, а может, кот. Мёртвая женщина обнимает белого зверя, будто желая защитить от кого-то, а тот, кто наблюдает за этим, поворачивается (опять серебро, только в волосах) и говорит: «Вы попытаетесь спасти всех» – будто обвиняя…
Всех спасти нельзя. Иногда не можешь – даже себя. Она знает это не пытается бороться больше – опускает руки и погружается в холодную ласку солёной бездны. Всё дальше и дальше от отчаянного зова с поверхности.
«Пастырь».
Не тот зов. Этот давит грудь, врастает под кожу, этот наполнен безумием и голосом тлена.
«Ты не можешь уйти, Пастырь. Ты дала мне клятву».
Клятва… натягивается и удерживает её, как пуповина, не даёт опуститься на дно тёмных шорохов и слепых путей. Она клялась отозваться, кому?
Зов доносится вновь, теперь уже громче, а внизу, в темницах бездны, таится что-то страшное, и Гриз смотрит в серебристые бельма, в силу, которая задержала её здесь.
«Ты не можешь уйти, Пастырь. Потому что тоже слышишь».
– Гриз! Услышь меня, Гриз! Отзовись!
Если ты упадёшь – подхватит ли кто-нибудь? Если ты обернёшься…
Она падает – и она оборачивается – и внутри бездны слышит глухие удары. Словно что-то огромное колотится, пытаясь выйти на волю. И каждый удар порождает звук, и звуки складываются в зов, который неотвязно звучит из глубин.