Путь
Шрифт:
Джина отпрянула и густо покраснела.
— Прости, Женька! Я это, обрадовалась сильно! Ты посиди пока, а я соку ягодного принесу. Ты ведь будешь сок?
— Конечно буду! Неси давай! — с улыбкой говорю я.
— Я сейчас, я быстро! — протараторила набегу подруга и скрылась в доме.
Коэл пристегнул к газонокосилке пластиковый бак для травы, проверил заряд батарей, щёлкнул выключателем, газонокосилка негромко застрекотала ножами. Медленно толкая её перед собой, насвистывая и пританцовывая, он пошел по лужайке перед домом. Проходя вдоль декоративного заборчика, разделяющего наши участки, он
— Как думаешь, Женька? Получится у меня сделать… как его… английский газон?
— Дядь Кол, но ведь, если верить англичанам, то любой газон становится «английским», если его регулярно косить двести лет. Сами англичане так говорят.
— Хм… Мы, батарианцы, живем довольно долго, так что у меня есть все шансы проверить это утверждение!
Я склонила голову к правому плечу и слегка кивнула. Дядя Коэл улыбнулся, вернул мне поклон, включил косилку и, насвистывая, продолжил прерванное занятие.
Из дома Натолов медленно вышла Джина, в руках у неё был круглый поднос, на котором стоял пузатый графин с кроваво-красной жидкостью и два высоких толстостенных стеклянных стакана. Подруженька медленно пошла в мою сторону. Тяжелый, кажется, поднос. Джина внимательно смотрела под ноги и часто останавливалась. На пороге моего дома появился Дениска, сладко до хруста потянулся, огляделся, увидел меня и улыбнулся. Какая у брата красивая улыбка, сияющая, гагаринская! Брат посмотрел на ковыляющую Джину, хмыкнул, покачал головой, подошёл к ней и отобрал поднос.
— Вот скажи мне, мелкая, ты зачем такую тяжесть тащишь? Ещё чуть-чуть, и упала бы или поднос уронила.
— Это для Женьки сок! Я сказала, что принесу, и несла, а он, почему-то, оказался такой тяжёлый. Уфф.
— Молодец, Джинни! Ты настоящий друг! — громко сказал брат.
Поставил поднос на траву, разлил сок в стаканы и подал нам, остатки выпил сам, прямо из графина. Я сидела и смаковала ягодный сок. Кисло-сладкий, напоминающий мне смесь малинового и красно-смородинового, чуть вяжущий, оставляющий приятное лёгкое послевкусие. Делают его из «землянки», крупной ягоды, растущей в предгорьях, на ползучих, как будто расстелившихся по земле, кустах. Каждый год её собирают с помощью роботов-сборщиков. Из большей части делают сок, а из остального — вино. Как говорит наша синяя док: «Это не сок, а прямо витаминный и микроэлементный коктейль». Местные азари назвали его «Дар богини».
Слышу тяжёлое дыхание справа, вижу наше медведище, чудище лохматое, сидит, на меня смотрит, дышит часто, язык набок свесился. Опять, поди, охотился, вон морда какая довольная. Я пса, почему-то, плохо чувствую, в отличие от кота. Лег на траву, лапы под кресло засунул, голову мне на ноги положил, вздохнул глубоко. Лежит, только брови шевелятся, когда взгляд на меня бросает. Стала гладить его по лбу, чесать за ушами, он зажмурился, я, слабо-слабо, но чувствую его радость и удовольствие. Под левую руку сунулась другая лохматая голова, чувствуется лёгкая ревность и ожидание ласки, тихий звук «мррау»: «Ты не забыла меня, маленькая подруга?». Не забыла, котя мой!
Джина пискнула: — Я счас! — и улетела в дом, через минуту вылетела обратно. В руках альбом и карандаши. Села во второе кресло, поставив его напротив.
Скрипнула калитка, и меня накрыло какой-то дикой, необузданной радостью, тонкие руки обхватили меня за плечи, в шею уткнулся холодный кончик носа, я почувствовала лёгкий укус в плечо и горячий, слегка шершавый язык прошёлся там же. В чувствах мелькнула обида, и тихим девичьим голосом на турианском произнесли: — Обещай мне! Что! Ты! Никогда! Больше так не сделаешь! Ты никогда не будешь так меня пугать! И ещё! Обещай мне, что не умрёшь! Ты близкая мне, в сердце моём!
Поворачиваю голову и встречаюсь с синими-синими, как у Дакара, глазами Наин. В мыслях мелькнуло, что у турианцев укусы и вот такое лизание — это проявление очень нежных чувств! Только между родственниками! Причём близкими. И последняя фраза — обращение только к брату или сестре. Смотрю ей в глаза и таким же тихим голосом так же на турианском отвечаю: — Обещаю тебе, Наинэрр Таанир, что сделаю всё, чтобы твои глаза не увидели мою смерть. Ты, хранимая сердцем моим!
Наин просияла, прижалась ко мне, снова тихонько укусила и села рядом с креслом, на траву, прислонившись к горячему боку Полкана.
Он рядом! Укутал меня своими чувствами, как тёплым махровым одеялом, такой — только один разумный в посёлке. Четырёхпалая рука касается моего плеча, другая гладит рыжего, кот спокойно подставляет голову под ласку. Сидит на корточках, с тревогой смотрит на меня своими небесно-голубыми глазами.
— Я слышал, что ты сказала Наин, — тихий мягкий голос на турианском.
— Хочешь, чтобы я сказала тебе те же слова, Хэмэ?
— Да, хочу! Скажешь?
— Ты близкий мне в сердце моём, — и смотрю прямо в голубые глаза Хэма. Наклоняюсь к его лицу и шепчу. — Папочка Хэм!
В ответ — веселье в эмоциях.
— Я услышал тебя, хранимая сердцем моим! Сестра моя названная, — садится на траву рядом с креслом. Смотрит перед собой, продолжая гладить Барса. Некоторое время сидим молча. До меня медленно доходит смысл произошедшего. Такие решения у турианцев принимают всей семьёй.
— Когда придут родители и Там? И когда вы решили?
— Ночью. Вчера мы все вдруг поняли, что вы значите для нас гораздо больше, чем просто соседи и друзья. Остальное пустое. Согласились все. А придут вот-вот.
— Это неожиданно, но очень приятно! Значит, у меня теперь есть ещё два брата, две сестры и пара заботливых родителей в придачу. Да я богатенькая!
— Как и я! — берёт мою руку в свою. Какая тёплая у него рука…
В калитку входят Каади и Дакар, рядом с ними вразвалочку топает Сэйлин — младшая из Таниров, родившаяся 20-го января прошлого года. Мелкая видит Полкана и с писком бежит к нему, садится верхом, обнимает. Всё, теперь не меньше часа будет сидеть на нашем псе.