Путешествие Ибн Фаттумы
Шрифт:
— Ее могут выставить на продажу на невольничьем рынке, — сказал он мне.
— Но это же освободительная война! — не поверил я.
— К пленникам другое отношение.
Я благословил это лицемерие, увидев в нем лучик надежды на черном небосводе. Еще сильнее я ухватился за возможность остаться. Каждый день я стал наведываться на невольничий рынок. Моя мечта о воссоединении боролась с отчаянием. И однажды вечером Гам встретил меня ободряющей улыбкой:
— Завтра невольницы выставляются на продажу.
Всю ночь я спал беспокойно. И на рынок пришел первым. Когда вывели
— Как сыновья, Аруса?
Но она была в таком нервном напряжении, что я не стал терзать ее расспросами, пока не оказался с ней наедине в своей гостиничной комнате. Здесь я горячо обнял ее и усадил на диван, чтобы она пришла в себя.
— Мне больно от того, что тебе довелось пережить, — сказал я.
— Но ты же ничего не видел, — ответила она не своим голосом.
— Расскажи мне, Аруса, иначе я сойду с ума.
Со слезами на глазах она заговорила:
— О чем? Это ужас! Они ворвались в шатер, без причины убили отца, связали меня. Где дети, я не знаю. Убиты? Пропали? Лучше бы мне потерять рассудок.
Преодолевая страх, я спросил:
— За что убивать детей? Они должны быть где-нибудь. Мы их найдем.
— Это животные! Зачем они наносили людям увечья после того, как мы сдались? Они звери. Это была ночь полной луны. Бог был с нами. Он все видел, все слышал, но ничего не сделал!
Я сказал в утешение:
— Во всяком случае, мы вместе. Сердце подсказывает мне, что скоро наступит доброе время.
— На свете нет доброты, — закричала она. — Я никогда не увижу своих сыновей.
— Аруса, в жизни много зла, но и добра не меньше.
— Я не верю.
— Вот увидишь, с первым же караваном мы отправимся в Машрик, чтобы отыскать детей.
— Когда он придет?
— Через десять дней.
Глубоко опечаленная, она уставилась в никуда. В моем сердце, словно гейзер, бурлило отчаяние. У нас оставалось еще много свободного времени до поездки, и мы старались развеяться, прогуливаясь по городу и осматривая его достопримечательности, лелея надежды и готовясь к путешествию. Однако Гам готовил мне сюрприз. Он пригласил меня в свою комнату, посмотрел в замешательстве и сказал:
— У меня новости, которые вас не обрадуют.
— Куда уж хуже, — ответил я с сарказмом.
— Мудрец Дизинг хочет завладеть вашей женщиной.
Я был ошеломлен и резко бросил:
— Прошу считать ее моей женой!
— Он вернет тебе ее стоимость.
— Она не товар!
— Дизинг — человек власти, один из приближенных к богу.
Это прозвучало как дружеский совет. Скрывая волнение, я возразил:
— Но иностранцы в вашей стране должны чувствовать себя в безопасности.
— Я останусь при своем мнении, — парировал он.
Я был озадачен. Передавать ли этот разговор Арусе? Добавить ли к ее горю новую печаль? Мне было невыносимо отнимать у нее единственную оставшуюся надежду. «Сможет ли Дизинг силой своего влияния отобрать у меня Арусу?» — спрашивал я себя. Я вспомнил стражника Султана, который украл у меня Халиму на моей Родине. К твердому решению, однако, я не пришел. Какое-то время я чувствовал, что мне угрожает опасность, что счастье мое и на твердой земле не стоит, и крыльев не имеет. На следующее утро, за четыре дня до нашего отъезда, слуга пригласил меня в комнату к Гаму. Там я столкнулся с офицером полиции. Гам представил меня. Тот сказал:
— Пойдешь со мной к главе столичной полиции.
Я спросил его о причине, но он прикинулся незнающим. Я попросил разрешить мне сообщить об этом жене, но офицер сказал:
— Гам это сделает за тебя.
По королевской улице мы направились в управление общественным порядком. Я предстал перед главой, сидящим на диване в окружении своих помощников. Он посмотрел на меня так, что мне стало не по себе:
— Ты путешественник Кандиль Мухаммед аль-Инаби?
Я подтвердил.
— Ты обвиняешься в том, что насмехаешься над религией нашей страны, гостеприимством которой ты воспользовался! — произнес он.
— Это обвинение не имеет под собой никаких оснований, — твердо ответил я.
— Есть свидетельства, — холодно заявил он.
— Свидетельствовать так может лишь тот, у кого нет совести! — закричал я.
— Не клевещи на невинных! Пусть судья рассудит.
Меня арестовали. Утром следующего дня я предстал перед судом. Зачитали обвинение, признать которое я отказался. Ввели пятерых свидетелей, впереди которых шел Гам. Произнеся клятву, все в один голос, как заученный урок, дали показания против меня. Суд вынес решение о пожизненном тюремном заключении, конфискации моего имущества и всей собственности, к которой они причислили и Арусу. Все это произошло в мгновение ока. Испытывая горькое отчаяние, я осознал, что правда иногда не идет ни в какое сравнение с вымыслом. Аруса потеряна, путешествия не будет, мечта о земле Габаль разбилась. А сам я перестал существовать на этом свете…
Тюрьма находилась за чертой города в пустыне. Это было огромное подземное пространство с узкими лазами в потолке, стенами, сложенными из крупных камней, и песчаным полом. Каждому заключенному выдали только штаны и шкуру. Мы дышали затхлым воздухом в сумраке, похожем на полумрак перед восходом солнца, которого мы никогда не увидим. Я осмотрелся вокруг и растерянно произнес: здесь я останусь до последнего вздоха. Заключенные проявили ко мне интерес, спросив о моем преступлении. Они расспрашивали меня, а я их. Я понял, что все мы сидим за убеждения, за политику. В каком-то смысле это меня утешало, если человека в моем положении вообще могло что-либо утешить. Это были исключительно свободолюбивые люди, которым претила сама атмосфера разложившегося общества. Они выслушали мою историю, и один из них произнес: