Путешествие на край ночи
Шрифт:
— Если б только она давала мне регулярно по четыре су с посетителя, я был бы доволен.
Каждые четверть часа он снова начинал об этом говорить…
Мы просидели до вечера в кафе, проваландавшись целый день, как унтера в отставке.
Во время сезона туристов было без счета. Они таскались в подземелье, и старуха Анруй их смешила.
Попу, правда, не очень нравились эти шуточки, но так как он получал свою долю и даже больше, то он и пикнуть не смел; кроме того, он ничего не понимал в шутках. А между тем стоило послушать и посмотреть на старуху Анруй среди ее трупов. Она смотрела им прямо в лицо, она, которая не боялась смерти, сама такая сморщенная, покоробившаяся. Когда она болтала при свете своего фонаря
Когда мы все возвращались домой и собирались за обеденным столом, мы еще немножко спорили о сборе, и старуха Анруй называла меня «мой миленький доктор Шакал» — из-за бывших между нами в Ранси историй. Но все это, конечно, в виде шутки.
Маделон возилась на кухне. Она клала в кушанье много пряностей, а также томатов. Знаменито готовила! Потом вино. Даже Робинзон привык к вину: на Юге без этого нельзя. Он мне уже все рассказал, что случилось за время его пребывания в Тулузе. Я его больше не слушал. Он меня разочаровал и был мне немножко противен, если говорить начистоту. «Буржуй ты, вот что, — заключал я (оттого что в те времена не существовало более обидного ругательства). — Ты думаешь исключительно о деньгах… Когда к тебе вернется зрение, ты будешь еще хуже других…»
С Маделон мы изредка встречались на минутку у нее в комнате перед обедом. Это было трудновато наладить.
Только не надо воображать, что она не любила своего Робинзона. Это не имело ничего общего. Но поскольку он играл в жениховство, то, естественно, она играла в невинность. Такое уж было между ними чувство. В этих делах главное — сговориться. Он не хотел ее трогать до свадьбы, говорил он мне. Таков был его замысел. Значит — вечность ему, а мне — то, что сейчас. Кроме того, он говорил со мной о проекте бросить старуху Анруй и открыть с Маделон ресторанчик. Все по-серьезному.
— Она хорошенькая и будет нравиться гостям, — предвидел он в хорошие минуты. — И потом ты ведь знаешь, как она умеет готовить, а? Насчет харчей она всех за пояс заткнет!
После обеда Маделон ухаживала за ним, за своим Леоном, как она его называла. Она читала ему вслух газету. Он теперь с ума сходил по политике, а газеты на Юге полны политикой, и самой острой.
Вокруг нас вечером дом утопал в ржавчине веков. Наступала минута после обеда, когда клопы начинали объясняться, а также минуты, когда я пробовал на них, на клопах, едкий раствор, который впоследствии собирался продать какому-нибудь аптекарю с маленькой пользой.
Перед отъездом я хотел дать еще несколько уроков и советов Маделон. Лучше, конечно, давать деньги, когда хочешь и можешь делать добро. Но и советы могут сослужить службу: чтобы не идти вслепую, нужно знать очень точно, с чем имеешь дело, и в особенности — чем именно рискуешь, если путаешься направо и налево. Вот что я думал, тем более что в отношении болезней Маделон меня немножко пугала. Развязная, это правда, но абсолютно невежественная во всем, что касается микробов. Выслушав меня внимательно, дав мне договорить, она для виду запротестовала. Она даже устроила мне нечто вроде сцены… что она девушка честная… что мне должно быть стыдно… что у меня о ней ужасное мнение… что я ее презираю… что все мужчины возмутительны…
Словом, все, что дамы говорят в таких случаях.
— Ладно! Ладно!.. — ответил я и пустился в определение характера Робинзона, как будто бы я его характер знаю.
Но я сейчас же заметил, что я ничего о нем не знаю, кроме нескольких грубых очевидностей его темперамента.
Когда я собирался брать билет, они задержали меня еще на недельку. Просто чтобы показать мне окрестности Тулузы, свежесть берегов реки, о которых мне много рассказывали, и особенно виноградники в окрестностях, которыми гордился весь город, как будто бы они принадлежали всем.
Я согласился
Реки плохо себя чувствуют на Юге. Они как будто страдают, постоянно высыхая. Холмы, солнце, рыбаки, рыбы, лодки, канавки, плоты, виноград, плакучие ивы — все это всем нужно, все это — для рекламы. Слишком много требуется воды, и в русле реки ее остается немного. Местами она больше похожа на плохо политую дорогу, чем на настоящую реку. Раз уж мы приехали, чтобы получить удовольствие, нужно было спешить найти его. Мы решили, что было бы невредно покататься на лодке перед завтраком. Гребу, конечно, я, лицом к Маделон и Робинзону, которые держатся за руку.
Робинзону, конечно, первому надоела лодка. Тогда я предложил причалить к ресторану.
Теперь я могу признаться, что мы в этом ресторане заплатили так, как будто мы там не ели, а только попробовали… Лучше не говорить о том, что нам подали.
Для разнообразия я стал утверждать, что было бы полезно просто-напросто прогуляться вдоль берега пешком, по крайней мере до тех высоких трав, в километре от нас, там у завесы из тополей.
И вот мы опять идем под руку с Робинзоном, Маделон — на несколько шагов впереди. Так было удобнее продвигаться в траве. У поворота реки мы услышали гармонику. Музыка шла с баржи, с красивой баржи, стоящей здесь на якоре. Музыка остановила Робинзона. Это было понятно в его положении, и потом он всегда питал слабость к музыке. Мы были очень довольны, что для него нашлось развлечение, и расположились тут же, на газоне, менее пыльном, чем на покатом берегу рядом. Сразу было видно, что это не обыкновенная баржа. Красивая и разукрашенная для того, чтобы жить в ней, вся в цветах и даже с нарядной конурой для собаки.
Закрой глаза, ведь жизнь лишь сон… А любовь лишь ло-о-о-о-жь. Закрой глаза-а-а-а-а-а…Так пели люди на барже.
Вдруг из конуры выскочила болонка, бросилась на мосток и начала лаять в нашем направлении. Мы все начали орать на болонку. Робинзон был в испуге.
Какой-то тип, видно, хозяин, вышел на палубу через маленькую дверь баржи. Он не хотел, чтобы кричали на его собаку, и мы с ним объяснились. Но когда он понял, что Робинзон, можно сказать, слепой, человек вдруг успокоился и почувствовал себя в дураках. Он перестал на нас кричать и позволил обозвать себя хамом, чтобы утихомирить нас… Он пригласил нас к себе на баржу выпить кофе, так как сегодня его именины, прибавил он. Он не хотел, чтобы мы оставались здесь на солнцепеке, и так далее, и так далее… И что это как раз было удачно, потому что их оказалось тринадцать человек за столом… Хозяин был человек молодой. Фантаст. Он любил корабли, объяснил он нам (мы сейчас же это поняли). Но его жена боялась моря, и тогда они крепко бросили якорь здесь, можно сказать, на камнях.
На барже нам как будто были рады. Во-первых, его жена, красивая особа, которая играла на гармонике, как ангел. И потом это все-таки было любезно — пригласить нас выпить кофе. Мы могли бы оказаться бог знает кем. В общем, это было доверчиво с их стороны. Мы сейчас же поняли, что надо постараться не осрамить наших милых хозяев…
У Робинзона были свои недостатки, но обычно это был парень чуткий. Нутром, по одним только голосам, он понял, что он должен себя хорошо держать и не ляпать грубости. Одеты мы были не шикарно, но чисто и прилично. Я разглядел хозяина баржи вблизи: лет тридцать, красивые каштановые, поэтические волосы и хорошенький костюмчик, вроде матросского, только нарядный. У его красивой жены были настоящие «бархатные» глаза.