Путешествие на край ночи
Шрифт:
Плыви же, корабль, без капитана!
После таких откровенных признаний я мог себе позволить, так мне казалось, спросить у хозяина, в какую сторону он думает устремиться в поисках авантюр.
— В Англию, Фердинанд, — ответил он, не запнувшись.
Назавтра мы оба, Парапин и я, помогли ему собрать вещи. Паспорт со всеми его страничками и визами немного удивил его. До сих пор у него никогда не было паспорта. Ему сразу захотелось, чтобы ему дали их несколько. Мы сумели убедить его, что это невозможно.
Под конец его смутил вопрос о том, какие воротнички взять с собой в дорогу,
На перроне благородная высота подножек международных вагонов произвела на него впечатление. Он не решался подняться по этим величественным ступеням.
Мы протянули ему руки. Час настал. Раздался свисток, поезд отошел точно, минута в минуту. Наше прощание было грубо ускорено.
— До свидания, дети мои, — успел он еще сказать, и рука его отделилась от наших…
Рука его двигалась там, в дыму, в грохоте и уже в ночи по рельсам, все дальше, белая…
С одной стороны, мы не жалели, что он уехал, но все-таки после этого отъезда в доме стало ужасно пусто.
Во-первых, то, как он уехал, расстроило нас, несмотря ни на что. Мы спрашивали себя, не случится ли и с нами что-нибудь нехорошее.
Но долго над этим задумываться не пришлось, ни даже скучать. Не прошло и нескольких дней после того, как мы проводили Баритона на вокзал, как ко мне, специально ко мне, явился гость. Аббат Протист.
Ну и новостей у меня было для него! Каких новостей! Особенно о том, как великолепно нас бросил Баритон, уехавший кататься по туманам и льдам. Протист в себя не мог прийти от всего этого, и когда он наконец понял, в чем дело, единственное, что он отчетливо видел во всем этом, — это выгода, которая получалась для меня при таком положении вещей.
— Доверие вашего директора кажется мне весьма лестным для вас повышением, дорогой доктор, — повторял он без конца.
Как я ни старался его успокоить, разговорившись, он все твердил эту фразу, предсказывая мне блестящее будущее, замечательную медицинскую карьеру, как он это называл. Я не мог его остановить.
С трудом вернулись мы к серьезным вещам, к городу Тулузе, из которого он приехал накануне. Я, конечно, позволил ему в свою очередь рассказать все, что он знал. Я даже сделал вид, что удивлен, поражен, когда он сообщил о несчастном случае со старухой.
— Что вы! Что вы! — прервал я его. — Она скончалась? Да когда же это случилось?
Слово за слово ему пришлось все мне выложить.
Он не то чтоб действительно сказал, что это Робинзон столкнул старуху с ее лесенки, но он позволил мне это предположить. Она как будто и ахнуть не успела. Мы поняли друг друга… Нечего сказать, чисто сработано. С первого раза не вышло, но зато во второй раз уж он не промахнулся.
К счастью, во всем квартале в Тулузе Робинзона еще принимали за слепого. Поэтому никто не предполагал, что это не несчастный случай, правда, трагичный, но вполне понятный, если принять во внимание обстоятельства, возраст старой женщины и то, что это случилось в конце
Больше я ничего не хотел знать. С меня было довольно и этого.
Но было трудно заставить его переменить разговор. Вся эта история его мучила. Он все возвращался к ней в надежде, что я напутаю, скомпрометирую себя… Пусть не надеется!.. Наконец он все-таки отказался от этой мысли, ему пришлось удовольствоваться рассказом о Робинзоне, о его здоровье, о его глазах. С этой стороны ему было гораздо лучше. Но настроение у него было плохое. Из рук вон плохое. Несмотря на внимательность, на привязанность обеих женщин, он безостановочно жаловался на свою судьбу, на жизнь.
Меня не удивляло то, что рассказывал поп. Я хорошо знал Робинзона. У него был грустный, неблагодарный характер. Но с еще большим недоверием я относился к аббату. Пока он мне все это рассказывал, я не пикнул. Все его старания и откровенности ни к чему не привели.
В сущности, Робинзон там у себя только о том и думал, как бы ему от всего этого отделаться, и если я правильно понимал ситуацию, его невеста и мать сначала были обижены, а потом испытывали горе, которое легко можно было себе представить. Вот что аббат Протист хотел мне рассказать. Все это, конечно, было довольно беспокойно, а что касается меня, то я твердо решил молчать и не впутываться ни за какие деньги во все их семейные делишки.
Наш разговор ни во что не вылился, и мы довольно холодно расстались у остановки трамвая. Когда я вернулся в лечебницу, у меня было неспокойно на душе.
Вскоре после этого визита мы стали получать первые вести от Баритона из Англии. Открытки. Мы узнали, что он приехал в Норвегию, и через несколько недель телеграмма из Копенгагена немного успокоила нас.
Прошли месяцы, осторожные месяцы, мутные, молчаливые. Кончилось тем, что мы совсем перестали вспоминать Баритона. Нам всем было как-то стыдно.
Потом вернулось лето. Невозможно было проводить все время в саду, наблюдая за больными. Чтобы доказать самим себе, что мы все-таки немного свободны, мы шли к берегу Сены, просто так, чтобы прогуляться.
Я часто сидел в мертвый послеобеденный час в трактирчике моряков, когда кот хозяина спокойно сидит в четырех стенах под синим небом выкрашенного масляной краской потолка.
Я тоже дремал там как-то после обеда, думая, что все меня забыли, и выжидая, чтобы все прошло.
Издали я увидел, что кто-то идет в мою сторону. Я не долго сомневался. Не успел он взойти на мост, как я его уже узнал. Это был сам Робинзон. Несомненно. «Он пришел за мной, — решил я сейчас же. — Поп дал ему мой адрес. Необходимо сейчас же от него отделаться».
Я тут же нашел, что он отвратителен, потому что мешает мне как раз в тот момент, когда я только что начинал восстанавливать свой маленький эгоизм. Люди остерегаются того, что идет к ним по дорогам, и они правы. Так вот, подошел он к трактиру. Выхожу. Он делает удивленное лицо.
— Откуда тебя несет? — спрашиваю я его нелюбезно.
— Из Гаренна, — отвечает он мне.
— Ну ладно, ты ел? — спрашиваю я.
Вид у него был такой, будто б он не ел, но он не захотел, чтоб я сразу заметил, что ему жрать нечего.