Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году
Шрифт:
У магометан издавна существует прекрасный обычай устраивать водопроводы и фонтаны в память какого-либо события, по обету, или ради доброго дела. И должно сознаться, они достигают цели, потому что всякий невольно помянет добрым словом этих общественных благотворителей, когда освежится и утолит свою жажду у построенных ими фонтанов.
По городу пришлось опять ехать верхом, возбуждая любопытство и толки среди жителей, отдыхавших у кофеен; а кофеен в Дамаске с харчевнями около 400. Как на всем Востоке, в них собираются после 4 часов вечера отдохнуть от дневных трудов, послушать новости дня или рассказы сказочников; при этом курят трубки и наргиле (кальян), прихлебывая кофе из крошечной чашечки, в виде яичной скорлупы.
Возвратясь домой, мы обедали с Абд-эль-Кадером и несколькими пашами, которые участвовали с нами в поездке к бедуинам. За столом я сидел наискось против эмира Абд-эль-Кадера. Его лицо, важная осанка, мужественный взгляд преисполнены ума, достоинства, благородства и приветливости. Это тип восточного рыцаря. Таким я представляю себе Саладина.
После обеда я лег на диван против фонтана. Завтра мы идем в Иерусалим. При благоприятных условиях наш караван может совершить этот путь в десять дней, а потому, ввиду предстоящих трудов, я позволил себе полениться. Лежа на диване, разговаривая с товарищами, я мысленно припоминал историю Дамаска. Восточные писатели утверждают, что на том месте, где теперь стоит город, был первоначально земной рай. На горе Касьюн, к которой примыкает посад Салахиэ с 20 000 населением, по преданию Каин убил Авеля. Могилу его, равно как могилу Ноя, показывают около города. Во времена Авраама, Дамаск уже был значительным городом. Время же его основания неизвестно. Переходя из рук в руки, истребляемый несколько раз пожарами, он постоянно возрождался из пепла, среди чудных садов, сила растительности которых, должно быть, главным образом, и поддерживала его существование. Братья и однолетки Дамаска – Вавилон, Нинивия, Мемфис, Фивы и пр., все лежат в развалинах и занесены песком и землею, а Дамаск до сих пор живет, и по своей торговле и производительности занимает даже видное место между городами Востока. В VII столетии, при калифах из дома Омаядов, он был столицей Востока, а владение его простиралось от Оксуса и Инда до Атлантического океана.
Я упоминал уже, что в Дамаске не сохранилось памятников глубокой старины; живым свидетельством его прошлого является разноплеменность его населения, состоящего из сирийцев, иудеев, армян, греков, арабов, турок и пр. Кажется, что всякая народность, когда-либо господствовавшая в нем, и поныне имеет здесь своих представителей. Что же касается христианских сект, то их не перечтешь: сирийцы, несториане, марониты, мельхиты, православные, униаты, армяне-католики, армяне-грегориане, протестанты и пр. и пр. и пр.
После чаю, по предложению любезного хозяина, я пошел в баню. Она была весьма роскошно устроена в одном углу двора, в подвальном этаже, конечно, вся из мрамора, с тремя отделениями.
Из Дамаска мы выступили в 9 часов утра; по пути Его Высочество заехал в православную церковь Св. Николая. В Дамаске есть две православные церкви: Пресвятой Девы Марии и Святого Николая, построенные еще до распространения магометанства. Давка была так велика, что я не слез с коня, а поехал, с несколькими товарищами, вперед. Несмотря на достаточное число собак, исполняющих должность мусорщиков, вонь и грязь в некоторых улицах были нестерпимы, и мы обрадовались, когда вышли на широкую улицу, построенную и шоссированную Французским обществом. По сторонам ее тянутся различные лавки; амбары со сводчатыми помещениями, в которых лежит сваленый кучами зерновой хлеб; бани с вывешенным для просушки бельем; кофейни с галереями, впереди обширной горницы, обставленной диванами, на которых сидят, прихлебывая кофе и куря трубки, арабы. Несколько, так сказать, миниатюрных мечетей, раскрашенных цветными узорами, разнообразят и без того красивую улицу. Между ними одна отличается богатством фантазии своего строителя и замечательно грациозным четырехугольным минаретом. На одном повороте улицы, у ворот кладбища, мы встретили похоронную процессию, предшествуемую рядом убогих, слепых и наемных плакальщиц. Кладбище отличалось совершенным отсутствием зелени; памятники имели вид продолговатой сводчатой гробницы, выведенной из кирпича с двумя вертикально поставленными в головах и ногах досками, а на некоторых могилах возвышаются небольшие часовни с куполом. На улице было большое движение: караваны шли с тяжестями; нехотя тащились ослики, навьюченные углем; проезжали всадники, бедуины; в одном месте строили дом; рабочие, наполовину голые или в одних рубашках, таскали кирпичи, тесали камни, выводили стены и напоминали картины, на которых изображают построение древних храмов и городских стен.
У выезда стоял эскадрон кавалерии с батареей. В оливковой роще, которая сменила городские постройки, сидя на коврах, ожидали Великого Князя – генерал-губернатор и прочее начальство Дамаска. Простившись с ними, мы продолжали путь по дороге между садами. Когда сады стали редеть, сменяясь обработанными полями, до нас донеслись пушечные салюты в честь проводов Великого Князя. Мы шли по извилистой полевой дороге, местами окопанной канавами; по сторонам виднелись селения с оливковыми рощицами; вправо тянулась цепь Анти-Ливана, влево оголенные холмы. Встретив два, три каравана, мы вошли опять в оливковую рощицу, проехали большую деревню, переехали чрез мост, ручей, поле и остановились для завтрака на площадке в саду, около деревни Артус. Чрез полчаса приехал Великий Князь, и, позавтракав, мы поехали дальше; дорога обратилась в необозримое поле камней; вся растительность исчезла. К сумеркам мы дошли до Сааса, одинокой фермы, построенной на холму и обнесенной, как крепостца, стенами. Во время последней резни христиан, турки пользовались ею как укреплением для действий против друзов. После обеда все пошли спать, утомившись продолжительным переходом. Днем было страшно жарко, термометр доходил до +40°по Реомюру; а после заката, с наступлением ночи, упал до 5°. Такая резкая перемена на 35° чрезвычайно чувствительна, к тому же я так устал и озяб, что лег в постель, не дописав дневника. Наутро нас подняли еще до восхода солнца; одеваясь, я уронил галстух и подымая его, невольно вздрогнул, – что-то черное, ракообразное ползло по ковру; сначала мне показалось, что это скорпион, но потом я убедился, что это был небольшой краб, который забрался в нашу палатку, разбитую на самом берегу ручья. Напившись чаю, некоторые из нас согласились всегда выступать немного раньше Его Высочества, в видах сбережения коней, а отчасти для того, чтобы не отставать от быстрого хода, которым шел Великий Князь. Взобравшись на холм, под стенами фермы, мы пошли по развалинам древней римской дороги, местами вполне сохранившейся, так что видны глубокие колеи, местами же взрытой, как бы землетрясением. Мы следовали по ней в продолжение двух часов; непонятно, как лошади ступали по этим осколкам, глыбам гранита, каким-то накипам шлаков и невысоких кряжиков, то и дело пересекавших дорогу.
После 6 часов ходу, не встретив ни единой души, мы достигли развалин Конейтры. Лагерь наш разбили около колодца, с мутною, затхлою водой, против селения, обращенного друзами в груду камней. Мы были среди каменистой пустыни Хаурана. Говорят, что весной она покрывается богатою зеленью, в которой исчезают ее бесчисленные камни, а безотрадный вид мертвой пустыни сменяется оживленным движением прикочевывающих на свежие пастбища бедуинов, с огромными стадами овец, лошадей и верблюдов. Мы только что кончили обед, когда к лагерю подъехал, в сопровождении десяти бедуинов, эмир Хассан, владетельный князек из окрестностей Конейтры. С ним обошлись как с почтенною особой: Великий Князь пригласил эмира в палатку, приказал подать кофе, а затем распрашивал о лошадях, которыми обладает его племя. Эмир обещал наутро опять приехать и привести с собой на показ несколько лошадей.
Утром я не дождался его возвращения, а согласился опять идти часом впереди Великого Князя. Двое из наших товарищей уже отправились, когда Холу-паша, сопровождавший Великого Князя в качестве представителя гражданской власти, просил не отделяться от каравана, в видах того, что пустыня Хаурана не безопасна от нападения и грабежей бедуинов. Д. И. Скобелев взял на всякий случай ружье и догнал передовых. Я, признаться, не обратил внимания на предупреждение и спокойно дожидался доктора Обермюллера, который попросил меня не уходить без него. Осмотрев больного, он сел на своего лошака и прибавил ходу; мы думали скоро догнать товарищей. Пред нами, напевая песню, тащился турецкий солдат с лошаком на поводу, который был навьючен офицерскими вещами. Скоро мы и его обогнали, а передовых все еще не было видно. Я не сомневался в дороге или тропе, по которой надо было направляться. Она обозначалась слишком явственно, противу других, свежими следами; к тому же мы шли на Иордан и Галилейские горы, которые, более или менее, не скрывались из виду.
Между тем, доктор стал беспокоится, а я вспомнил предупреждение Холу-паши. Тропинка все время перебегала пологие рытвины и холмы, покрытые мелким, как вереск и можевельник, кустарником. Прошел час, а товарищей нет как нет, и сзади ничего не видно. В одном месте, выйдя на открытое плато, я заметил вдали группу всадников и уже было обрадовался, но когда вгляделся попристальнее, мне показалось, что это бедуины и что они едут нам навстречу.
Невольно закралось сомнение. Что, если они вздумают нас ограбить? Или, еще хуже, увести в степь и потребовать выкуп? Дело нехорошее! А, кажется, Холу-паша просил не отделяться! Ну, будь, что будет! А может быть и нечего беспокоиться, бедуины скрылись с глаз, и, вероятно, свернули куда-нибудь в сторону. Рассуждая таким образом, я подвигался вперед, пытая безлюдную даль и не желая тревожить Обермюллера, не сообщал ему своих опасений. Вправо от нас была глубокая рытвина; впереди отроги невысоких холмов незаметно пересекали пустыню, сливаясь для глаз в ровную поверхность своими вершинами.
Я было забыл бедуинов, и стал опять, придерживаясь направления на выдававшуюся группу Галилейских гор, разбирать знакомые следы подков и поступи лошадей, которые давали мне возможность выбирать тропу. Как вдруг, ничего не видя пред собою, мы явственно услышали топот скачущих коней, а через минуту, совершенно неожиданно, бедуины выскочили с правой стороны из рытвины. Я только успел повернуть им навстречу, а Обермюллер вскрикнул: «Ну! Что теперь с нами будет!», как мы были мигом окружены со всех сторон. Из рытвины они поднялись по тропинкам в несколько рядов, с опущенными наперевес копьями, поровнявшись с нами, некоторые поклонились; а один даже показал мне рукою дорогу, и, затем, продолжая скакать, также быстро исчезли за холмами.
Все это произошло так скоро и неожиданно, что я успел только ответить на поклон, свернуть опять на тропу и расхохотаться не оправдавшемуся страху. Но, должно откровенно сознаться, что испугался, когда неожиданно увидел, что человек тридцать всадников, с опущенными копьями, выскочили из рытвины прямо на нас. Оправившись от страха, я стал подтрунивать над доктором, которому эти похождение пришлись совсем не по сердцу.
– Подождите же! – кричал он мне. – Куда вы едете? Чорт знает что!