Путешествие стипендиатов (илюстр)
Шрифт:
Что касается местного бюджета, — пять миллионов франков, — то он формируется из налогов на право вывоза колониальных товаров и потребление спиртных напитков.
Дядя Луи Клодьона, брат его матери, господин Анри Баррон, был одним из самых богатых и влиятельных плантаторов Гваделупы. Он жил в Пуэнт-а-Питре и владел обширными земельными наделами в окрестностях города. Его состояние, житейская сметка, общительный характер, очень располагающий к себе внешний вид, забавная манера общения и неизменно хорошее расположение духа привлекали к нему людей и создавали друзей повсюду, где он появлялся.
Можно представить себе, с какой радостью и даже нешуточным волнением он сжал Луи Клодьона в объятиях, едва борт «Стремительного» коснулся причала.
— Добро пожаловать, дорогой Луи, — воскликнул он. — Какое счастье увидеть тебя после пятилетней разлуки!… Если я и не изменился так, как ты, то все-таки я не стал стариком, а вот ты превратился в достойнейшего молодого человека, честное слово!…
— Дядюшка, — закричал Луи Клодьон, обнимая его, — да вы ничуть не изменились!
— Вот и отлично! — улыбнулся господин Баррон, поворачиваясь к пассажирам, столпившимся на палубе. — Добро пожаловать, юные друзья моего племянника, и будьте уверены, наша колония чрезвычайно рада принимать лауреатов Антильской школы!
Вслед за тем добряк пожал все протянутые ему руки и, обернувшись к Луи, осведомился:
— Отец, мать, дети, как там они… в Нанте?…
— Все в добром здравии, дядюшка, хотя об их делах надо спрашивать вас…
— И правда, только позавчера я получил письмо от сестры… Семейство в полном порядке!… Да, меня просят принять тебя получше!… Вот уж действительно совет, достойный моей дорогой сестрицы!… Будущей зимой поеду их навестить, ее и всех домочадцев…
— О! Как мы будем рады, дядюшка, к тому времени я уже окончу школу и буду дома…
— Если, конечно, тебя не будет рядом со мной, чтобы скрасить мое существование!… На этот счет я кое-что уже придумал… Ладно, там видно будет!
В этот момент вперед выступил мистер Паттерсон, церемонно поклонился господину Баррону и произнес:
— Позвольте, месье, представить вам моих дорогих подопечных…
— Ба! — воскликнул плантатор. — Да ведь это, должно быть, мистер Паттерсон… Как дела, мистер Паттерсон?…
— Хорошо, насколько возможно после ужасного раскачивания во все стороны…
— Я вас прекрасно знаю, — прервал его господин Баррон, — как и всех учеников Антильской школы, духовником которой вы и состоите.
— Извините, господин Баррон, экономом…
— Какая разница, духовником, экономом! — прервал его плантатор, разражаясь смехом. — Один ведет счет на этом свете, другой — на том!… Лишь бы счет был в порядке!…
Не переставая говорить, господин Баррон переходил от одного к другому и, дойдя наконец до мистера
А неугомонный колонист тем временем продолжал:
— Приготовьтесь к высадке на берег, друзья мои!… Вы будете жить у меня, все!… Дом у меня большой, и будь вас в сто раз больше, и тогда вы не смогли бы съесть всего, что растет на моих плантациях… Вы конечно же едете с юношами, мистер Паттерсон… и, естественно, вы также, капитан Пакстон!…
Как всегда, капитан отклонил приглашение, а господин Баррон, не любивший ничего делать дважды, не настаивал.
— Однако, месье Баррон, — заметил ментор, — мы, конечно, благодарим вас за гостеприимство, предложенное с таким… как бы это сказать?…
— Не говорите ничего… Это самое лучшее, мистер Паттерсон.
— Но мы же вас стесним…
— Стесните меня… меня!… Неужели у меня вид человека, которого можно стеснить… и который вообще может почувствовать нечто подобное? К тому же я этого хочу!
Против такой постановки вопроса возразить было нечего.
Затем, когда мистер Паттерсон решил представить пассажиров по всей форме, плантатор решительно прервал его.
— Да я всех их знаю, этих юношей!… — воскликнул он. — В газетах были их фамилии, и могу поспорить, я знаю, кто есть кто! Вот, пожалуйста, англичане Роджер Хинсдейл, Джон Говард, Хьюберт Перкинс… и я вел дела с их семьями на Сент-Люсии, Доминике, Антигуа…
Троим англичанам, безусловно, польстила эта фраза.
— А вот, — продолжал господин Баррон, — этот высокий блондин… это Альбертус Лейвен, с Сен-Мартена…
— Совершенно верно, месье, — подтвердил юный голландец, кланяясь.
— А эти двое симпатичных молодцов, стоящие в сторонке, это конечно же Нильс Гарбо с Сент-Томаса, и Аксель Викборн с Санта-Круса… Ну как, пропустил я кого-нибудь!… А вот ты, там, малыш с живым взглядом, непоседа эдакий, так и вертится туда-сюда, разрази меня гром, если в твоих жилах не течет французская кровь…
— До последней капли, — подтвердил Тони Рено, — но родился на Мартинике.
— Ну что же… в таком случае дал маху!…
— То есть как… дал маху?…
— Конечно!… Когда француз родится на Антилах, он должен это делать только на Гваделупе, и нигде больше, потому что Гваделупа… это Гваделупа!…
— На свет появляются там, где придется!… — воскликнул Тони Рено, разражаясь смехом.
— Отлично сказано, малыш, — ответил господин Баррон, — не думай, что я в чем-либо обвиняю тебя…
— Попробовал бы кто-нибудь это сделать с Тони, — заметил Луи Клодьон, — я бы ему не позавидовал!
— И не подумайте только, что я что-то имею против Мартиники, Дезирада или любого другого французского острова! — продолжал плантатор. — Просто я сам с Гваделупы, и этим все сказано!… А что до вон того высокого молодца… вон там… с белокурой шевелюрой… то это, должно быть, Магнус Андерс…
— Он самый, дядюшка, — подтвердил Луи Клодьон, — тот, кто, приплыв на Сен-Бартельми, не нашел там своего острова или, по крайней мере, нашел, что он перестал быть шведским…