Путешествие в Египет
Шрифт:
Образовались два круга. Внутренний состоял из Талеба, Бешары, Арабаллы, Мухаммеда и Абдуллы, где они занимали это почетное место благодаря своему положению: Талеб - в качестве вождя, Бешара - рассказчика, Арабалла - воина, Мухаммед - толмача и Абдулла - повара. Второй круг, внешний, состоял из остальных арабов, которые, занимая не столь высокие ступени социальной лестницы, должны были в последнюю очередь тянуться к миске за своей долей. Все происходило на редкость слаженно: Мухаммед подал сигнал, взяв пальцами щепотку риса и поднеся ее ко рту; Талеб последовал его примеру, и весь первый круг проделал то же; затем настал черед второго ряда; с изумительной ловкостью арабы выуживали свои порции и доносили их до рта, не уронив ни зернышка риса. Эта последовательность строго соблюдалась до тех пор, пока миска не опустела, что, впрочем, наступило очень скоро. Тогда Бешара встал и поблагодарил нас от имени присутствующих; он попросил нас назвать свои имена, дабы он и его товарищи
Однако арабы оказались непредусмотрительны: наши три имени, столь непохожие по звучанию, содержащие обилие согласных, были неудобоваримы для восточной гортани; к тому же, несмотря на все их усилия, они так коверкали их, что ни будущие исмаилитские поколения, ни наши лучшие друзья рисковали не узнать их. Подобные филологические упражнения оказались просто непосильны для этих детей природы, которые стоически переносят физическую усталость, но, как и неаполитанские нищие, испытывают отвращение к физическому труду.
После десяти минут тщетных усилий Бешара снова подошел к нам и попросил от имени своих товарищей, неспособных произнести наши назарейские имена, позволить наречь нас арабскими, которые мы должны сохранить до конца путешествия, чтобы они могли обращаться к нам, а мы - отвечать им. Не видя в этой просьбе ничего предосудительного, мы охотно согласились. Нам немедленно поменяли имена. Господин Тейлор в силу своего положения и возраста (он был старше нас) был назван Ибрагим-беем, то есть вождь Авраам; Мейер, внешне - худобой, цветом кожи и чертами лица - походивший на одного араба из нашего эскорта, удостоился имени Хасан, я же, учитывая мою ничем не оправданную склонность изъясняться по-арабски, уверенность, с которой я держался в седле, и вечное стремление что-то записывать или зарисовывать, получил имя Исмаил, а в знак высшего уважения - дополнительное слово "эфенди", то есть ученый.
Когда к общему удовлетворению с этим вопросом было покончено, Бешара, скрестив руки па груди, пожелал нам спокойной ночи, моля пророка Мухаммеда защитить нас от визита Салема.
Поскольку я постоянно охотился за новыми сведениями, вносившими своеобразный колорит в паше путешествие, то спросил у Мухаммеда, кто такой Салем. Он объяснил, что это арабский вор, известный своей отвагой и проворством, и именно там, где мы устроили привал, он совершил настоящие чудеса ловкости. Этого оказалось достаточно, чтобы возбудить наше любопытство; хотя мы устали и хотели спать, но желание послушать рассказ Бешары оказалось сильнее. И вот мы уселись в круг вместе с арабами, все получили табак, разожгли чубуки, и с помощью Мухаммеда Бешара начал свое повествование, наполовину по-французски, наполовину по-арабски, однако не понятное ни на том, ни на другом языке, поэтому для товарищей он дополнял слова жестами, а нам самые непонятные места объяснял толмач.
Итак, Салем - простой араб родом из племени кочевников, незаурядные способности к воровству он проявил еще в детстве; его родители всячески приветствовали эту склонность, понимая, какие выгоды она сулит в будущем, если развивать ее должным образом. Итак, юный Салем, сохраняя неприкосновенной собственность своего племени и дружественных ему племен, употреблял свои зарождавшиеся таланты против тех, с кем его племя враждовало. Гибкий, как змея, ловкий, как пантера, легкий, как газель, он заползал в шатер так, что его полотняные стенки даже не вздрагивали и не скрипел песок, он перепрыгивал поток в пятнадцать футов шириной и обгонял бегущих рысью верблюдов.
По мере того как он рос, его способности развивались; правда, он не стал в одиночку по ночам совершать набеги на какой-нибудь затерянный в пустыне шатер или грабить беспечного путника, а собрал вокруг себя юношей из своего племени, которые не колеблясь признали в нем предводителя и во всем ему повиновались. С таким мощным подкреплением он и пускался в самые рискованные предприятия. Он, например, распространял слух, что приближается караван, везущий сокровища, и, когда воины соседних племен покидали лагерь, чтобы преградить путь каравану, Салем устремлялся к их шатрам, где оставались только старики и дети, забирал скот и продукты; в другой раз, когда из Суэца в Каир или же наоборот действительно шел богатый караван, он посылал араба сообщить поджидавшим его племенам, что на их лагерь совершено нападение, п, когда те опрометью мчались к своим шатрам, Салем, хозяин и царь пустыни, безнаказанно грабил караван и обирал, как ему заблагорассудится, купцов и паломников. Наконец слух об этих дерзких и частых грабежах долетел до Суэцкого бея. Суэц - перевалочный пункт на пути в Индию, ворота Аравии. Он утратил половину былых богатств, когда был открыт морской путь вокруг мыса Доброй Надежды, и теперь лишь время от времени караваны привозили сюда свои грузы; Суэцкого бея серьезно беспокоили набеги Салема, из-за которых караваны станут обходить Суэц стороной, и он отдал грозный приказ схватить разбойника. Целый год велись напрасные поиски; Салем вовсе не скрывался, напротив, каждый день приносил новые вести о его подвигах, но он ускользал от преследователей с таким проворством и отвагой, что бей пришел в ярость и решил сам отправиться на поиски бандита и поклялся не возвращаться в Суэц без Салема.
Бей разбил лагерь на дороге из Суэца в Каир, там, где сейчас устроили привал мы, и его шатер стоял точно на том же месте, где находилась наша палатка. И вот после того как раскинули шатер, поставили вокруг отборные войска, в караул назначили самых зорких часовых и привели оседланного скакуна, бей снял саблю и парадный машлах, улегся на ковре, положив кошелек под голову, помолился Мухаммеду и уснул, вверив себя Аллаху и его пророку.
Проснулся бей на рассвете; ночь прошла спокойно, пи разу в лагере не прозвучал сигнал тревоги; каждый воин был на своем посту, каждая вещь находилась на своем месте, кроме сабли, машлаха и кошелька - они исчезли.
Бей два раза хлопнул в ладоши, и вошел его приближенный раб, но тут же в изумлении отпрянул от своего властелина: ведь он видел своими глазами, как за час до восхода солнца бей выехал из лагеря верхом на коне и еще не возвращался.
Слова раба насторожили бея, а что, если конь разделил участь сабли, машлаха и кошелька? Раб кинулся к лошадям и спросил у конюха, где любимый скакун бея; тот ответил, что, после того как бей трижды хлопнул в ладоши, как было условлено, он подвел ему коня, бей сел на него и скрылся в пустыне и пока не возвращался.
Сперва бей хотел отрубить головы часовому, рабу и конюху, но, поразмыслив, решил: это не вернет ему ни саблю, ни машлах, ни кошелек, ни коня, и раз уж обманули его самого, то сам бог велел обмануть существа низшего порядка - часового, раба и конюха. Он размышлял три дня и три ночи, пытаясь понять, каким образом произошла эта кража, потом, видя, что напрасно теряет время, решил обратиться к самому вору - узнать у него правду; он велел объявить во всех окрестных племенах: если Салем захочет передать ему или сам расскажет о дерзкой краже, которую он совершил, бей не только не накажет его, но и наградит тысячей пиастров (триста французских франков); он дал слово мусульманина - а на Востоке это слово свято,- что, поведав ему все об обстоятельствах кражи, Салем останется на свободе и сможет уйти.
Салем не заставил себя долго ждать. В тот же вечер к шатру бея явился араб лет двадцати пяти - двадцати шести, небольшого роста, хрупкого телосложения, с живыми глазами и дерзким видом, одетый в синюю полотняную рубаху, и заявил, что готов сообщить его милости интересующие его сведения. Бей, человек слова, принял его, как и обещал, и вновь посулил тысячу пиастров, если тот скажет правду; Салем объяснил, что пришел сюда не из корыстных побуждений, а приняв вежливое приглашение столь могущественного владыки. Желая быть во всем точным, он попросил разложить предметы на свои места, приказать часовому пропустить его, а конюха - привести коня, как в ночь кражи. Бей счел эту просьбу вполне справедливой и повесил на столб, поддерживающий шатер, другую саблю, бросил на диван другой машлах, положил под ковер другой кошелек, велел оседлать другую лошадь и лег, как в ту ночь, когда Салем нанес ему первый визит, с той только разницей, что сейчас он смотрел во все глаза, стремясь ничего не упустить. Все встали по местам, и на глазах многочисленных зрителей началось представление. Салем отошел от шатра шагов на пятьдесят; снял рубашку и привязанные к ней шнуры и зарыл их в песок, чтобы они не стесняли движений. Потом он лег плашмя п пополз, как змея, так, что его смуглое тело наполовину зарывалось в песок. Время от времени, же- лая придать происходящему большую достоверность, он озирался, будто боясь быть замеченным или услышанным, затем, удостоверившись в том, что все спокойно, продолжал медленно и бесшумно продвигаться вперед. Достигнув шатра, он просунул голову под полог, и паша, не заметивший, чтобы шатер шелохнулся, неожиданно увидел перед собой устремленные на него горящие, как у рыси, глаза. Сначала он испугался, поскольку был не готов к этому вторжению, но, вспомнив, что это лишь игра, продолжал лежать неподвижно, будто спит. Осмотрев шатер, Салем исчез, и наступила тиши- па, только слышно было, как скрипит песок под ногами часового. Внезапно что-то темное возникло на пути света, лившегося из отверстия вверху шатра, через которое проникала ночная прохлада; по опорному столбу, как тень, соскользнул человек и очутился у изголовья ложа бея; он встал на колено и, опершись на левую руку, прислушался к дыханию якобы спящего владыки, а в правой руке у него поблескивал короткий кривой кинжал. Бей почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот, ибо он понимал, что его жизнь сейчас в руках того, за что голову он обещал награду в тысячу золотых цехинов. Но тем не менее он продолжал играть свою роль в этой странной комедии; дыхание его оставалось спокойным, сердце билось по-прежнему ровно - он ничем не выдал своего страха. В это мгновение, когда все словно замерло, бею показалось, что под его изголовье скользнула чья-то рука, по если бы он спал, то не заметил бы этого движения, настолько неощутимым оно было.