Путешествие в каменный век. Среди племен Новой Гвинеи
Шрифт:
На земле асматов нет камней, поэтому трудно найти лучший товар для торговли. Всякий раз, когда «Сонгтон» проходит мимо каменистых берегов, команду посылают за камнями для балласта. Вместо того чтобы загружать камнями трюм, куда Ванусс и другие охотники на крокодилов помещают в садках свою добычу, их переносят в лодку и затем доставляют по рекам жителям болотистых мест. Таким путем Ванусс переправил в деревни не одну тонну камней. Местные жители делают из них орудия — навершия дубинок или наконечники копий. Мелкие камешки служат разменной монетой, в других местах Новой Гвинеи деньгами служат ракушки. Камни символизируют также положение в общине. У датчан есть такое выражение: «каменно богат». Асматы вполне могли бы его понять, поскольку на их земле тот, у кого больше камней, считается человеком зажиточным и пользуется уважением. Что же касается женщин, то они не могут владеть камнями. Впрочем, здесь они вообще ничем не могут владеть.
Слово «асмат» означает «настоящий человек». Асматы считают себя единственными настоящими людьми на земле. Это не мешает местному вождю после церемонии в йеу разрешить пришельцам ступить на его землю, чтобы начать торговлю с жителями.
— Ненавижу это представление, — говорит Ванусс. — Чувствуешь себя униженным. Но для меня оно необходимо, чтобы раздобыть провизию.
— Что ты считаешь унизительным?
— А вот эту самую йеу! Подожди, сейчас сам увидишь!
Вскоре я имею возможность наблюдать всю церемонию. Два воина-асмата кладут копья на землю, подходят к лодке, где разместились Ванусс, Велосипедист и я, и помогают нам перебраться на берег. Переправа проходит в полном молчании — ни приветственного жеста, ни дружеского слова. Вид у асматов такой, словно они собрались на похороны. Обеспокоенный, я обращаюсь к Вануссу за разъяснением.
— Видишь ли, пока они не могут с нами говорить, — отвечает он. — Мы для них всего лишь вещи. Чтобы стать настоящими людьми или чем-то похожим на людей, необходимо пройти через йеу. Если бы они сейчас спросили, как тебя зовут, и ты ответил бы, это означало бы, что тебе вынесен смертный приговор. Они весьма вежливы, потому молчат.
Тем временем на берегу появились женщины и дети, и мы впервые услышали местную речь. Высокий широкоплечий мужчина выкрикивает какие-то приказания женщинам, и те выстраиваются цепочкой от берега до мужского дома. В носу у него продета палочка, а на лбу — повязка из луба. Больше на нем ничего нет. Мужчина опять выкрикивает что-то вроде «йоу-йоу», и женщины, повинуясь команде, расставляют ноги, выпячивают живот и откидывают плечи.
— Вот, пожалуйста, нас приглашают, — говорит Ванусс.
— Куда?
— В йеу! Тебе придется проползти между ног всех женщин до самого мужского дома. Только тогда тебя в какой-то степени признают эти люди. Во всяком случае, ты перестанешь быть просто вещью и приблизишься к настоящему человеку, хотя, разумеется, не достигнешь высокого статуса самих асматов.
Тон, которым Ванусс произносит эти слова, бесстрастный, но на его губах я улавливаю едва заметную усмешку.
— И что же, мне придется начинать первому?
— Да, и как можно энергичнее, потому что ты — белый человек. Бледнолицые в этих местах особой репутацией не пользуются.
Поддерживаемый двумя воинами, я схожу на берег. Идти приходится по жидкой грязи — не суша, а сплошное месиво из глины и грязи. Женщины здесь такие низкорослые, а я такой высокий, что не остается ничего иного, как распластаться на животе и по-пластунски месить грязь, чтобы пролезать между ногами. Я ползу словно по живому коридору из полусотни раскачивающихся ног. Повернуть голову и взглянуть наверх я не решаюсь. Процедура утомительная и непривычная для меня, но я в отличие от Ванусса не нахожу ее такой уж неприятной. Напротив, позу женщин я воспринимаю как знак дружелюбия. И хотя, бесспорно, асматами во многом движет чисто торговый интерес, все же, по-моему, жители деревни искренне хотят установить с нами контакт и этой традиционной церемонией выказывают нам свое доверие. Жаль только, что нельзя попросить Ванусса сфотографировать неповторимую картину того, как воины-асматьг принимают меня в свою среду.
Подняться в мужской дом — задача не из легких. Туда ведет так называемая лестница — бревно с несколькими зарубками. Но меня мигом окружают воины и, подтолкнув сзади, буквально впихивают в узкое отверстие — вход в йеу. Вскоре там же оказываются Ванусс и его помощники. И тут асматы хором начинают говорить. Кажется, будто слова исходят из глубины живота. И хотя мы не понимаем ни одного из них и не можем им ответить, они продолжают говорить.
— Так всегда, — замечает Ванусс. — Теперь, по их убеждению, мы наполовину асматы и должны их понимать.
Я осматриваюсь. Мужской дом — довольно большая хижина, метров тридцать в длину. Полом служат тонкие бамбуковые палки. В разных местах хижины установлено шесть опор, украшенных довольно изящной резьбой, — это юресу. Тут собираются духи предков, и мужчины могут с ними побеседовать. По-моему, Ванусс произвел на воинов благоприятное впечатление, положив три камня перед одной из опор. Мужчины и подростки (женщинам доступ в мужской дом категорически запрещен) спят на голом, без всяких подстилок, полу. На их телах множество ран, но от чего они — от лежания на остром бамбуке или от соприкосновения с очагом, сказать трудно. В каждой хижине имеется очаг — йовсе, грубая чаша из затвердевшей глины, в которой поддерживается огонь. По ночам здесь бывает холодно, и мужчины придвигаются к очагу так близко, что угли нередко попадают им на тело. Глиняной посуды асматы не знают, пищу жарят прямо на углях.
В мужском доме мы сидим не менее часа. Я о многом хотел бы расспросить мужчин, но с нами нет переводчика. К тому же я боюсь неловким словом или жестом напортить Вануссу и тем самым лишить его возможности вернуться в эти края. Он уже успел обменять камни на такое количество саго и бананов, что теперь провизии хватит на неделю.
— Самое трудное впереди, — говорит Ванусс, глядя, как из лодок носят камни. — Самое трудное — уйти из деревни.
— По-твоему, они не захотят нас отпустить?
— Сам увидишь.
Когда, закончив обмен, мы собираемся прощаться, один из мужчин, очевидно вождь, загораживает нам выход. На лице его не видно улыбки, но нет и недовольства или гнева. Кто знает, может, он из вежливости не хочет, чтобы мы уезжали. И тут я вижу, как Ванусс обеими руками обхватывает вождя за талию и прижимается к нему животом. Вождь молча трется животом о Ванусса. Наступает мой черед.
— Сними рубашку и подари ему, — шепчет Ванусс. — У асматов не принято прощаться с прикрытым животом.
Предложение Ванусса не привело меня в восторг, но за три десятка лет путешествий среди народов, живущих в примитивных условиях, я усвоил главное: либо ты следуешь местным обычаям, либо должен бежать из страны. Получив в подарок дорогую рубашку сингапурского производства, вождь никакой радости на лице не выражает, но по тому, как задрожали мышцы его живота, я делаю вывод, что он доволен. Он с такой силой трется о мой живот, что я вынужден откинуться и едва не падаю на острый бамбук.
— Прижмись к нему! — кричит Ванусс. — Покажи, что ты воспитанный человек! Ты вернешься к себе в Европу, а мне до конца дней придется покупать здесь саго. Так что постарайся помочь мне.