Путешествие в каменный век. Среди племен Новой Гвинеи
Шрифт:
Первой жертвой лихорадки стал Уильям Брайант. Перед смертью он заклинал своих спутников не пить вина и не проболтаться спьяну, откуда они прибыли.
Вскоре умерли дети Брайанта и трое мужчин. Плотник Нил с горя напился и в кабаке выболтал всю историю. Оставшихся в живых беглецов, и среди них жену Уильяма Брайанта Пэтти, заковали в кандалы и отправили в Англию, где их вновь приговорили к ссылке в ту же колонию. Но затем их помиловали и вместо ссылки в Новую Голландию заточили в Ньюгейтскую тюрьму в Лондоне, а Пэтти Брайант освободили.
Луис Ваэс де Торрес — так звали испанца, который, отправившись в 1606 году из Кальяо (Перу) и, проплыв южнее огромной горной земли, нашел новый путь в далекую страну пряностей. Как сумел он провести свою большую, неуклюжую каравеллу сквозь бесчисленные коралловые рифы, мимо песчаных отмелей, меж сотен низких островков, об этом история умалчивает. Известно только, что опасный пролив назван его именем, и даже сегодня название «Торресов пролив» окружено зловещим ореолом. Иниго Ортис де Ретес в 1545 году по пути с Молуккских островов в Мексику прошел севернее этой горной страны и назвал ее Новой Гвинеей. Возможно, немногочисленные туземцы, которых он увидел на берегу, напомнили ему африканцев из Гвинеи, а может, он обратил внимание на то, что Гвинея в Африке и вновь открытая им земля вблизи Австралии находились в противоположных точках на глобусе, и именно это обстоятельство побудило его дать новой земле такое название. Уже на карте мира фламандского картографа Меркатора можно найти название Nueva Guinea.
Но еще до того как Торрес доказал, что Новая Гвинея — остров, а следом за ним и другие европейцы наблюдали негостеприимные берега огромной страны, индонезийцы охотились в этих местах за рабами. Уже в VIII веке владыки Суматранской империи Шривиджая дарили танским императорам черных рабов и множество попугаев. На крупном яванском храме Боробудур (VIII столетие) можно видеть барельефы с изображением курчавых людей. По-малайски человека с короткими курчавыми волосами называют «оранг папуа». Памятуя об этом, Жоржи ди Менезиш, португальский губернатор Молуккских островов, назвал Новую Гвинею островом Ильяш душ Папуаш (Острова папуасов). И по сей день жители Новой Гвинеи зовутся папуасами.
Сегодня нам трудно представить себе людей, которые рисковали жизнью во имя того, чтобы столы европейцев украсили пряности. Их профессия была не менее опасной, чем профессия ловца змей или охотника на крокодилов в бескрайних болотах страны каннибалов. Еще до того как Васко да Гама проложил морской путь в Индию, а Фернан Магеллан совершил кругосветное плавание, до того как европейцы открыли для себя кофе и чай и стали употреблять лимоны, чтобы подкислить пищу, а сахар — чтобы подсластить ее, западный мир уже знал о существовании эшпесиариэш, что буквально означает «специи». Но лишь самая богатая знать, короли и князья, могли приобрести несколько граммов изысканных индийских пряностей: зернышки перца, мускатный орех, щепотку имбиря или корицы, которые щекочут язык, возбуждают аппетит, доставляя ни с чем не сравнимое удовольствие за столом. В богатых домах кушанье считалось отменным лишь в том случае, если оно было хорошенько поперчено и приправлено специями. В пиво добавляли имбирь, а в вино клали столько всевозможных пряностей, что каждый глоток обжигал рот.
Не только в пищу шли эшпесиариэш. Тщеславие женщин требовало все больше благовонных восточных масел: возбуждающего мускуса, амбры, сладковатого, розового масла. Ткачи и красильщики без устали отделывали китайские шелка и индийский дамаст. Еще более мощный толчок торговле дарами Востока дала католическая церковь: ведь родиной ладана, дымящегося в кадильницах, коими святые отцы размахивали в тысячах церквей, была не Европа. Эта ароматическая смола, добываемая из тропических деревьев, а также опиум и камфара, без которых не обходились аптекари, равно как и гуммиарабик, по бесчисленным караванным путям на верблюжьих спинах доставлялись из знойных пустынь или плыли на утлых суденышках по Индийскому океану, прежде чем достигали места назначения.
У острова Колепом (называвшегося прежде островом Фредерика Хендрика) шхуна «Сонгтон» бросает якорь в ожидании охотника на крокодилов Ванусса, его людей и лодок. Сейчас они где-то в районе болот Маувекере, и, верно, доставят на борт солидный груз маленьких пук-пуков. Никто, однако, не знает, когда их можно ждать. Мы идем немного в глубь узкого пролива между островами Коморан и Колепом. Дальше, в проливе Мариане, находится пост Кима'ам с тремя индонезийскими солдатами. По этой причине Альфред Миллз не осмеливается идти в глубь пролива. Я спрашиваю, нельзя ли спустить ялик и двух членов экипажа в придачу, чтобы высадить меня на берег. В ответ раздается громкий хохот.
Видя мое недоумение, Беркли поясняет:
— Остров Колепом — сплошное болото. Без проводника, знающего дорогу, ты в нем просто утонешь. Тебе когда-нибудь доводилось слышать про зыбучие пески? Так вот, болота Берега Казуарин еще хуже. Несчастного, который ступит на эту землю, болото засосет за несколько минут.
— А как же островитяне?
— Они знают тропы. И, бьюсь об заклад, охотно возьмут тебя на прогулку… чтобы по пути спихнуть в болото.
— Чем же они живут, если кругом болота?
— В глубине острова растут саговые пальмы. В основном местные жители питаются только ими… ну, и человеческим мясом, разумеется. Ты ведь знаешь, мы находимся в стране охотников за головами. Они захотят не только снести тебе голову, но и отведать твоего тела.
Перед отъездом я собрал немало свидетельств об охотниках за головами в этих краях, поэтому понимал, что Беркли не шутит. В 1957 году, когда теперешний индонезийский Ириан-Джая был голландской колонией, одно из племен Берега Казуарин напало на людей из другого племени. Те плыли в лодках и были смыты в море огромной волной. Несчастным удалось вплавь добраться до берега, но им предстояло несколько суток идти по вражеской территории, чтобы попасть домой. Их быстро обнаружили и всех перебили. Многих съели, а в качестве трофеев охотники за головами унесли 78 голов. Голландский чиновник направился в деревню, где жило воинственное племя, и приказал возвратить головы жертв. Воины доставили на борт судна огромный мешок и бросили его к ногам голландца. Из мешка, точно кокосовые орехи, выкатилось тридцать отрубленных голов. Чиновник пригрозил сжечь их мужской дом, если они не принесут остальные головы. И когда те отказались, он приказал обстрелять мужской дом зажигательными снарядами. Но он не загорелея. Тогда на берег была высажена вооруженная группа, которая сумела поджечь этот дом. Только таким путем ему удалось получить остальные головы. Именно здесь, чуть севернее, на территории асматов, исчез Майкл Кларк Рокфеллер. Но об этом я расскажу позднее.
Вечером я сижу на палубе и смотрю на берег. Идет дождь, неторопливый поток из глубины незнакомого острова выносит мангровые корни. Запах моря смешивается со зловонием от гниющих растений, которое тянется с суши. Внезапно из тумана возникают фигуры. Словно темные статуи, стоят они в длинном выдолбленном стволе дерева и едва заметны. Впрочем, быть может, они и не гребут, а предоставляют течению заботиться о лодке. В молчании, почти не двигаясь, они неумолимо приближаются к судну, словно призраки из глубины каменного века, из той жизни, о которой вместе со смертью уходят воспоминания, к стране, где непрерывно идет дождь и реки несут свои воды в море, а солнце встает после кромешной ночной тьмы, чтобы осветить листву, ярко зеленеющую в теплоте тропического утра. «Вчера» здесь никогда не существовало, «завтра» никогда не наступит. Есть только «сегодня».
* * *
Это моя первая встреча с жителями Берега Казуарин, и я пребываю в нерешительности, не зная, как быть. В лодке, насколько я успел заметить, девять человек, в руках у каждого помимо весла лук и связка стрел. На палубе, кроме меня, никого нет: команда играет в кости в каюте на носу шхуны, Кенаи в трюме помогает Беркли кормить змей. Возможно, люди в лодке меня и не заметили, а может, они думают, что на судне вообще никого нет, и потому так осторожно приближаются, чтобы захватить его, стащить все, что найдут на борту, и скрыться так же незаметно, как появились. В голове у меня мелькает множество всяких «возможно». Но в конце концов я решаюсь подняться и посмотреть, что произойдет.