Путешествие в молодость, или Время красной морошки
Шрифт:
— Насколько я понимаю, Андрей в тундре не гость, а такой же коренной житель, как и все мы, — заметил Папо.
Токо с напряженным вниманием следил за разговором, переживая за отца. Трудно возражать против вроде бы правильных и даже передовых доводов.
— Коренной-то коренной, — пробормотал Андрей, — но я решительный противник закостенелых обычаев, того образа жизни, который для нас, для молодежи, олицетворяет темное прошлое… Разве вы хотите, чтобы ваш сын навечно остался в тундре?
— А где же он должен остаться, по-твоему? — с тревогой спросил Папо.
— Когда он получит образование, не вернется же он обратно в ярангу, — сказал Андрей. — Какой тогда смысл учиться?
— А ты где учился?
— Собираюсь в вуз поступать…
— Я еще не знаю, кем хочет стать мой сын, — задумчиво проговорил Папо и с едва заметной улыбкой посмотрел на Токо. — Но я уверен, что он вернется в тундру, на родную землю и не предаст ее…
— Извините, я понял намек, — сухо отозвался Андрей.
— Вот и хорошо, — с неожиданной жесткостью заключил Папо.
Мама убрала со столика деревянное блюдо и расставила красивые тонкостенные чашки, которые подавала, когда в яранге бывали гости; поставила сливочное масло и конфеты. Аппетит гостей удивлял Токо: ведь они только что наелись ухи и вареной рыбы.
Андрей налил себе чаю, положил три куска сахара и, отхлебнув из чашки, еще раз оглядел ярангу.
— Неужели вы хотите, чтобы ваш сын оставался в этом жилище на всю жизнь? — спросил он с сочувствием, — Ведь в интернате его учат гигиене, чистоте, а здесь…
— Здесь он моется каждый день, и раз в неделю мы все устраиваем в чоттагине настоящую баню, — вмешалась в мужской разговор мама.
— Даже если это так, все же лучше, если бы в жилище был водопровод, горячая и холодная вода, центральное отопление, газовая или электрическая плита вместо костра и другие удобства, — не унимался Андрей.
— Я верю, что когда-нибудь все это будет и в тундре, — возразил Папо. — Рано или поздно придет конец бесконечным разговорам и обещаниям улучшить и облегчить жизнь оленному пастуху. Тех, кто вот уже несколько десятков лет все только обещают, клятвенно заверяют и даже принимают постановления, в один прекрасный день позовут и скажут: товарищи, вы не справились с делом, вы провалили политику нашей партии и советского правительства, будьте любезны уступить свой посты тем, кто эти обещания претворит в жизнь…
— И вы в это верите? — с кривой усмешкой спросил Андрей;
— Верю, — твердо ответил Папо.
— Странно… После стольких лет пустопорожних обещаний…
— И вот еще что я бы хотел вам сказать, — продолжал строго и официально Папо. — Я старший пастух, но я не только пасу оленей, а слежу за правильным использованием природных богатств. Насколько мне известно, вы тут занимаетесь хищническим ловом рыбы и стреляете уток на гнездовьях. На первый раз я ограничиваюсь предупреждением, но если это повторится, то придется принимать и другие меры…
— Какие другие меры? — настороженно опросил Андрей.
— Штраф, а потом конфискация орудий лова, оружия…
— Но это казенное имущество…
— Казенное имущество надо беречь.
Чай допивали уже при свете стеариновых свечей, зажженных в серебряном канделябре. Это сооружение для свечей Папо купил во время отпуска, путешествуя по Прибалтике. Канделябр стоял умопомрачительно дорого, но уж больно приглянулся. Увидев его в антикварном магазине, он сразу же представил его в чоттагине, на столе в вечерний час, когда сумерки поглотили пространство и ни лунный, ни тем более звездный свет еще не могли осветить ярангу. А в пологе трехпламенный канделябр был настоящим украшением, и при его свете можно было читать, писать и даже заниматься шитьем.
Бабушка заметила интерес гостей к канделябру и по-чукотски сказала:
— Это сын привез. Из отпуска. Правда, хорошая вещь?
Андрей, беспомощно моргая, выслушал бабушку, и на его лице появилось виноватое выражение.
— Не понимаете? — спросила та по-чукотски и еще раз повторила сказанное, стараясь отчетливо произносить каждое слово.
— Не понимаю, — пробормотал Андрей.
— Не знаешь своего разговора? — удивленно спросила по-русски бабушка.
— Нет, — сказал Андрей и неловко принялся наполнять опустевшую чашку.
Он замолчал, и разговором завладел Кузьма, с интересом расспрашивая о назначении той или иной вещи в яранге, об обитающих в окрестностях зверях и птицах, о погоде — можно ли в ближайшие сутки ждать улучшения.
— Предсказать погоду в тундре трудно, — сознался Папо. — Она ведь делается на берегу, в море. А до нас уже доходит такой, какая есть. Но судя по тяжелому туману, и вот по этому прибору, — он показал на барометр, прикрепленный к угловому столбу свода, — ненастье надолго.
— Худо, — проронил Кузьма.
— А вот для оленей хорошо, — сказал Папо. — В жаркие дни они сильно намучились. Комары да овод одолели. От этого беспокойства олень только худеет.
В дымовом отверстии яранги показались звезды.
Гости учтиво и сдержанно попрощались и ушли в темноту, светя себе под ноги электрическими фонариками.
Вода в наступившей темноте шумела особенно громко, и Токо знал об этом странном свойстве потока — усиливать свой шум с наступлением темноты.
Несколько раз мелькнул фонарик, перекинулся на другой берег и совсем угас, поглощенный мглой.
Папо и Токо еще, некоторое время постояли на улице и молча вернулись в чоттагин. Женщины убирали посуду. Бабушка с жалостью произнесла:
— Как же этот бедняга ухитрился забыть свой родной язык?
— Таких теперь много на Чукотке, — заметил Папо.
— Но как такое случилось?
— Видимо, с детства его оторвали от родителей: сначала в садик, а потом в интернат, вот так и получилось, — скорее с сочувствием, чем с осуждением сказал Папо.
Токо, раздеваясь в чоттагине, спросил отца: