Путешествие в молодость, или Время красной морошки
Шрифт:
Ранним утром Новиков провожал гостя в обратный путь. В переполненном вагоне метро доехали до городского аэровокзала.
Когда Анканто садился в экспресс-автобус, он крепко пожал Виктору руку:
— Приезжай еще раз. Поговорим.
Тяжелый автобус медленно развернулся, и Новиков на мгновение увидел в окне темное, словно вылепленное из коричневой северной глины лицо Анканто, человека, посеявшего в его сердце смутное беспокойство. Он смотрел с тоской вслед автобусу и думал, что кончилась для него тихая жизнь, которой он был так доволен, считал образцом, жизнь, и которой он достиг многого — ведь у него была отличная работа, он ездил в интересные командировки — в тропики, в Арктику, бывал по служебным делам в зарубежных знаменитых зоопарках, в Вене, Лондоне, Берлине; он защитил кандидатскую диссертацию, готовил докторскую, у него была прекрасная квартира, красивая, добрал, верная жена…
Но Анканто… Что же он говорил? «Чтобы человек не жил в клетке, подобно зверю?» Так это каждому ясно… «Чтобы не было зоопарков на земле — ни для людей, ни для зверей…» Чушь какая-то!
Новиков огляделся. Он был уже у входа в метро «Аэропорт». Кругом растекался нарядный людской ноток. Рядом с ним шли люди, хорошо одетые, сытые — словом, люди как люди… Самые обыкновенные и самые разные…
А где то в невообразимой вышине, далеко-далеко за облаками, летел сейчас, возвращаясь на свой холодный остров, арктический охотник, эскимос Анканто.
Молчание в подарок
Андрей ступил на самолетный трап и на миг остановился, пораженный красотой. Вокруг высились покрытые чистым, белым снегом сопки. Они матово отсвечивали, отражая яркое весеннее солнце: снег слегка подтаял, образовав корку. Она и служила зеркалом солнечным лучам.
На обочине посадочной полосы стояла упряжка, и молодой парень в камлейке с откинутым капюшоном пытливо оглядывал спускающихся на землю пассажиров.
В районном центре Андрея предупредили о том, что до стойбища придется добираться на собаках: в эту пору, перед вскрытием рек, пускаться на вездеходе опасно. «Это прекрасно! — обрадовался Андрей. — Я так мечтал когда-нибудь проехаться на собачьей упряжке!»
Председатель райисполкома, худая, энергичная женщина, почти не вынимавшая изо рта сигареты, чуть улыбнулась и сказала: «Ну вот и попробуете».
Андрей Хмелев, выпускник ветеринарного института, приехал на Чукотку в конце прошлого года. Его оставили работать в окружном сельскохозяйственном управлении, где он просидел над бумагами всю долгую зиму, и нынешняя поездка для него, в сущности, была первым знакомством с настоящей тундрой. Надо было обследовать стада Провиденского района.
— Я Андрей Хмелев, — представился он каюру, сбежав по трапу.
— Очень приятно, — хмуро ответил парень и выпростал из оленьих рукавиц теплую ладонь с прилипшими к ней белыми шерстинками.
— Едем! — весело сказал Андрей, бросив рюкзак на нарту и усевшись на громко скрипнувшие неширокие доски-сиденья.
— Сейчас поедем, — спокойно ответил парень, — только сначала встаньте.
Андрей послушно поднялся. Каюр принялся увязывать груз.
— Больше у вас ничего нет?
— Все мое хозяйство в рюкзаке.
Каюр выкрикнул что-то гортанное, выдернул из снега плотно пригнанную палку с железным наконечником, и собаки, отряхиваясь, начали подниматься из уютно примятых снежных ямок. Парты двинулись вперед, в гору, и Андрей бросился вслед, закричав:
— Послушайте! Подождите! Вы меня забыли!
— Бегите за мной, — бросил на ходу парень, держась за дугу посередине нарты.
Андрей потрусил, проваливаясь по колено в снег, ругаясь про себя. Он совсем иначе представлял езду на упряжке; снежный вихрь клубится за летящей партой, звонко лают собаки, выбрасывая из-под лап комья снега. Сколько раз он видел такое в кино, по телевидению… А тут нарта едва ползла по косогору, собаки, вытянув хвосты и высунув розовые языки, медленно перебирали лапами, поминутно оглядываясь на каюра и на Андрея злыми, ненавидящими глазами.
Андрей чувствовал, что задыхается: давненько ему не приходилось так бегать. По не хотелось показывать свою слабость этому неприветливому каюру. Ему-то что: он привычный да еще держится за дугу.
Андреи собрал все свои силы, догнал нарту и вцепился обеими руками в дугу. Сразу стало легче. Каюр покосился на Андрея и улыбнулся. Улыбка у него была добрая, чуть застенчивая.
— Как мне тебя называть?
— Оттой по-чукотски, а по-русски — Андрей.
— Тезки, значит, мы с тобой.
— Выходит так.
— Я тебя буду называть Оттой, можно?
— Почему нет? В тундре все меня так зовут.
Оттой внимательнее поглядел на приезжего. Чуть постарше его, а уже окончил институт. А вот сам он в прошлом году не попал в Дальневосточный университет, не захотел воспользоваться льготами для северян, решил сдавать, как все. Профилирующие предметы сдал хорошо, сочинение написал на четыре, а по русскому схватил двойку. Неожиданно для самого себя. Главное, когда вышел из аудитории, все вспомнил. Но, как говорят спортивные комментаторы, гол в ворота уже был засчитан… В этом году Оттой собирался попробовать еще раз, и теперь упрямо отказавшись от льгот. Старший брат, пастух оленеводческой бригады, у которого Оттой зимовал, предрекал ему новый провал. Ну и пусть! Если надо, Оттой пойдет сдавать и в третий, и в четвертый раз! Всю долгую зиму он читал, готовился к экзамену по литературе. И не жалел об этом. Он понял, что пренебрегал в школе уроками литературы и предпочитая физику и математику, прошел мимо волшебной горы, не заметив ее, не оглянувшись… И теперь он, заново перечитав Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Чехова, Горького, был по-настоящему потрясен. Видимо, в школе у них была просто никудышная учительница, которая только и умела требовать от учащихся, кого и с какой силой изобличил в своем произведении изучаемый писатель. А ведь, кроме обличения, было и другое — внутренняя красота человека, то, что не видно снаружи, неуловимо даже в разговоре, но оно, это прекрасное, трепетное, всеобщее для всех людей, было столь же чудесным, как и рождение первого олененка…
Нарта поднялась на перевал. Собаки почти выбились из сил, да и люди тоже. Надо передохнуть. Оттой тихо сказал:
— Г-э-э-э-э! — Собаки тут же остановились и залегли. — Привал, — пояснил он Андрею.
Андрей глубоко вздохнул и сел на парту. Сердце бешено колотилось, казалось, что стук его слышен далеко вокруг.
— Устал с непривычки, — виновато произнес Андрей.
— Я тоже устал, — признался Оттой, садясь рядом с Андреем. Движением плеч он передвинул висевший на спине малахай на грудь и меховой оторочкой вытер вспотевшее лицо.
Отдышавшись, Андрей огляделся. С высоты открывался широкий вид на долины, еще полные снега. Но уже кое-где обнажился синий лед, под которым чувствовалась готовая вырваться на волю вешняя вода. Синева неба отражалась в снежных сопках, густо ложилась на затененные склоны. Прозрачный воздух открывал Дальний хребет, словно нарисованный неумелым художником на стыке земли и неба. Все кругом было наполнено величайшим спокойствием, возвышающим человеческую душу.
— Как здесь прекрасно! — воскликнул Андрей, и его слова разорвали воздух, спугнув собак и заставив вздрогнуть Оттоя.