Путешествие в Русскую Америку
Шрифт:
— А что с этими людьми потом стало?
— Вот уж этого совсем не знаю. Не знаю… Темна вода во облацех… Кстати, интересная подробность об англичанах. Приходит в конце войны английская армия: хотят занять дом, где я живу. Узнают, что я Романова. «Внучка королевы Виктории? Дом не занимать». Приходит флот. «Внучка королевы Виктории? Дом не занимать». Появляются английские летчики: «Внучка королевы Виктории? Ну и наплевать на нее». И заняли дом. Понимаете, авиация начиналась только в 1914 году, никаких традиций. В 1951-м англичане мне говорят: советская граница близко, с вашей фамилией вам лучше уехать подальше. И я прикатила в Нью-Йорк, тут мой племянник был, который сейчас председатель Толстовского фонда.
— Багратион?
— Он. Называется он у меня — любимый племяша. Отец его убит в 1914 году, а его мать, сестра моя Татьяна, на шестнадцать лет старше меня, она потом монашкой сделалась. На Илионе двадцать лет была игуменьей. Сначала я работала в Толстовском фонде, потом ушла в «Общество помощи русским детям за рубежом».
…Я уже много слышала об этом благотворительном обществе, основательницей и постоянным председателем которого была правнучка декабриста Ивана Пущина. Общество небольшое, и средств у него не так много, основные деньги собирают в Америке. Большой взнос дает…
— Детский бал «Петрушка», я вам рассказывал, — напоминает мне Николай Трубецкой.
Бал «Петрушка» считается самым веселым балом в Нью-Йорке. Русские устроители с помощью дорогих входных билетов собирают довольно крупные суммы. Придумывается веселая программа, танцы. Общество рассылает деньги нуждающимся русским детям по всему миру. В нем-то и проработала и машинисткой, и секретарем большой кусок жизни Вера Константиновна.
— Вы за жалованье работали?
— А как же? Как все, как положено. Это вначале мы жили на драгоценности моей матери, а потом, очень скоро, как все…
— Вообще, представления о богатстве дома Романовых сильно преувеличены, — вставляет, вернее, разъясняет мне Коля Трубецкой. — Все их богатство было в основном в земле, не правда ли, Вера Константиновна? — Она молча слушает: зачем ей вмешиваться, если существовала она, как говорится, на зарплату? — Она продолжает свое:
— Я любила работу в Детском обществе. У меня романовская память, все помню, все фамилии по всему свету. Так что я работала, как полагается.
И тут наконец я задаю вопрос об ее отце, поэте.
— Вот его портрет, — показывает она на стену.
Действительно, в комнате висит большой поясной портрет очень красивого человека.
— Умер в 1915 году от грудной жабы. Он политикой не интересовался, но всегда говорил, что революция 1905-го — это только репетиция. А вы песню «Умер бедняга в больнице военной» слышали? Это он написал. Стала народной песней. Отец был президент Академии наук и главный инспектор военно-учебных заведений. Их было тридцать с чем-то корпусов. Вот он их и объезжал. Бывало, возвращался домой после инспекций, с него сорваны все пуговицы. Кадеты на память обрывали. Он всегда за кадетов заступался. У отца у самого была большая семья, поэтому он понимал молодежь. Помню один случай с кадетом Евгением Середой — отличался «громкими успехами в тихом поведении». Является к нам в Павловск. Вводит его один из братьев к отцу, а у отца идеальная память была.» «Середа, — спрашивает, — а что ты здесь делаешь?» А Середа заикался: «В-ваше императорское высочество, в-выперли». — «А что ты думаешь делать?» — «Ваше императорское высочество, д-думайте вы!» Куда-то отец его назначил, потом в войну он попал в австрийский плен, а потом умер в Парагвае, в Старческом доме.
— А откуда вы все это знаете?
— По переписке, Середа мне писал. Я вообще с кадетами дружу. Я им всегда говорю: я вам старшая сестра, даже если кому давно сто лет. Кадеты ведь очень разные — старые и последние выпуски. Три корпуса кадетских было в Югославии, вы это знаете? Последний — 1943 года. Кстати, я кое-какие воспоминания опубликовала в «Кадетской перекличке». Выходит два раза в год, там любопытные есть вещи, поглядите на досуге. Вам об отце интересно. Так вот. Знаете, почему он сочинил эти стихи: «Умер бедняга в больнице военной»? В его время хоронили плохо, вот он и написал.
— Мне больше всего нравится «Растворил я окно», — признаюсь я.
— А поют?
— Поют, по радио…
— Слава богу, не чужие! Нет, я больше люблю «Вчера мы ландышей нарвали, их много на поле цвело…» Это он в Павловске написал, там была такая поляна, полна ландышей, а в углу идеальный куст белой сирени. Я хорошо помню Павловск. Павловск — это такая красота! Я Россию помню по запахам. В Павловске всегда пахло черным хлебом, а в Стрельне кислой капустой.
— Вера Константиновна, а что вы помните о царской семье? — Это снова спрашивает Николай Трубецкой.
— Я ж малая была. Помню, государь у нас чай пил, помню однажды приехал в Павловск, взял меня на руки, подбрасывал. Царевича помню, он был на полтора года старше меня. Встретились мы с ним однажды на дороге, он с няней, и я с няней, а в Павловске была огромная лужа, прекрасная лужа, я ее очень любила. С одной стороны павильон для музыки, его в народе звали «Соленый мужик», то есть «Салон де музик», а с другой эта замечательная лужа. Наследник мне говорит: «Вера, туда!» А я вся в белом. Ну, меня два раза просить не надо, я с радостью туда. Представляете, что мне потом было!.. Говорят, на месте Ипатьевского дома всегда цветы?
— Не знаю, но публикаций о гибели царской семьи сейчас много.
— Да, я слышала, — сдержанно отвечает Вера Константиновна. И я понимаю, что дальше ни расспрашивать, ни рассказывать не надо: она знает о многом, происходящем в нашей стране. И Вера Константиновна подтверждает мою догадку.
— Я переписываюсь с Павловском, с бывшим директором музея, как же его фамилия…
— Кучумов?
— Да, по-моему, так. Видите фотографию на стене — разрушенный Павловский дворец после войны. Это он мне прислал. Когда шла реставрация, он мне задавал вопросы, а я отвечала.
— Откуда он мог знать, что вы все помните?
— Не знаю откуда, рассказали. Мне вообще из России пишут. А помню все до мелочей… Я всегда активно жила, это сейчас я в отставке.
— Получается, ваша жизнь прошла в трудах?
— Да что вы! — Вера Константиновна улыбнулась. — Какие труды! До войны только и знала, по Германии разъезжала, очень много родственников. Другие больше меня в жизни поработали. А потом — переводчица, какая это работа? Для меня-то? Теперь вот много читаю.
— А о Советском Союзе?