Путешествие в сакральный Египет
Шрифт:
Все дело в том, что египтяне, как и другие народы Древнего Востока, даже не помышляли об отделении религии от светской жизни и потому не склонны были рассматривать язык, письменность и речь исключительно как средство общения. Они не только наделяли магическими свойствами людские имена и названия вещей, но и считали иероглифы символами тайного знания, передававшегося за закрытыми дверями мистерий.
Лишь тот, кому посчастливилось лицезреть божественного Осириса — победившего «смерть» и дарующего людям «второе рождение» (именно так «Книга мертвых» определяет цель высших ступеней посвящения) — знал и мог правильно истолковать глубинный смысл иероглифов — самой совершенной в мире системы литературного символизма.
Думается, что в сочинениях историка Геродота, который сам был посвященным, можно отыскать подтверждения тому, что иероглифы считались в Египте священными и имели скрытое значение, известное только жрецам самого высокого ранга. А другой посвященный — Ямвлих — писал, что этим тайным языком иероглифов пользуются сами боги.
Вместо того, чтобы во всех тонкостях вникать в суть принципа, заложенного в основу символического значения иероглифов, ограничусь намеком, облеченным в форму вопроса.
В иероглифической письменности фигура сидящего человека обозначает душу, достигшую божественного уровня, поэтому она часто используется при написании имен божеств (например — ее можно видеть над их портретами). А теперь попробуйте поразмыслить над тем, почему египтяне рисовали именно сидящую фигуру, а не стоящую?
Не желая навлекать на себя насмешки академических профессоров египтологии, которые наверняка отреагируют именно таким образом на столь наглое и самоуверенное посягательство на их святыни, я оставляю за читателем право найти свой собственный ответ на этот вопрос.
Деятельность знаменитых египтологов (в пределах интересующей их самих сферы) заслуживает всяческой похвалы. Но сокровища, таящиеся на стенах храмов и в свитках папирусов, им недоступны, ибо такова воля судьбы.
Роль судьбы в самом открытии этих текстов просто поразительна. Если бы Наполеон не вторгся в Египет, эти надписи на стенах и папирусах могли бы до сих пор оставаться непрочитанными. Бонапарт, в некотором мистическом смысле, и сам был человеком судьбы, поскольку оказывал заметное влияние на каждую страну, каждого человека и даже на каждый предмет, с которым когда-либо соприкасался. Он был настоящим орудием Провидения, но также и орудием Немезиды.
Его вторжение положило начало ознакомлению Европы с жизнью и мышлением Древнего Египта. Как наглядно свидетельствует история, воин нередко прокладывает дорогу ученому, духовному учителю или торговцу, хотя временами случалось и обратное — вмешательство воина преграждало им путь.
С воцарением в Египте греков древний язык начал понемногу забываться. Новые правители, что вполне естественно, стремились распространить греческое образование и греческий язык среди образованных классов египтян. К примеру, на важные правительственные посты назначались только те, кто в совершенстве овладел греческим. Древняя священная школа в Гелиополе, готовившая новых жрецов и остававшаяся центром традиционного египетского образования, всячески подавлялась властями и наконец была закрыта. За исключением некоторых из жрецов, упорно продолжавших тайно придерживаться традиционной письменности, практически для всего Египта национальным стал греческий алфавит.
К концу третьего столетия христианской эры во всем Египте не осталось человека, способного расшифровать обычный экзотерический смысл иероглифических надписей, не говоря уже о том, чтобы добавить к ним свои собственные.
С тех прошло пятнадцать веков. Искусство истолкования иероглифов по-прежнему считалось полностью забытым. И тогда в александрийский порт под самым носом адмирала Нельсона украдкой пробрался фрегат Наполеона.
Вслед за этим его армия занялась возведением фортификационных сооружений и основательным рытьем траншей. Одним из самых важных мест ее дислокации стала стратегическая позиция в устье Нила, неподалеку от портового городка Розетта. Именно здесь молодой артиллерийский офицер — лейтенант Буссар — сделал свое знаменитое открытие, послужившее ключом к разгадке иероглифической письменности. Лопаты его солдат, копавших котлован под фундамент будущего форта Сен-Жюльен, наткнулись на расколотую глыбу черного базальта, которая была извлечена на свет. Лейтенант сразу же оценил важность этой находки, ныне широко известной как «розеттский камень», ибо она содержала надпись с параллельным текстом на разных языках. Это была посвятительная надпись мемфисских жрецов, включавшая восхваления в адрес Птолемея V. Пятьдесят четыре выбитых на камне строки были написаны по-гречески. Рядом шел египетский перевод, выполненный иероглифическим и демотическим письмом.
Камень отослали в Европу, где им занялись ученые, которым удалось-таки выявить египетский эквивалент греческого алфавита. Заполучив этот ключ, они смогли, наконец, прочесть запечатленные в камне и на папирусе тексты, изумлявшие мир на протяжении многих столетий.
Дни Карнака
Наконец я проник в настоящий Египет — захватывающую древнюю страну, где сочетание Нила, храма, поля, деревни и неба создавало яркую и притягательную панораму края, которым правили, утопая в роскоши, гордые фараоны, а каменные своды ежедневно отзывались эхом на песнопения множества жрецов. Здесь, в Луксоре — в 450 милях вверх по реке от Каира — можно было без труда вообразить себя в Прошлом, столь мало изменился за истекшие тысячелетия окружающий ландшафт.
Именно здесь, в Южном, или Верхнем, Египте (как с незапамятных времен окрестили его географы), отчетливее всего видны следы древности.
Его всемирно знаменитая столица Фивы («Сто-вратный Город» Гомера) уже канула в Лету, но она оставила нам Карнак — некогда главную резиденцию египетского жречества.
И сегодня Карнак — настоящая жемчужина округи. Слава его величественных, хотя и изрядно разрушенных в наши дни храмов облетела весь мир. В их число входит и крупнейший из ныне известных древних храмов Египта — Великий Дом Амона-Ра, которому в свое время платили дань все прочие египетские храмы. Потому-то я и решил сделать Карнак завершающим пунктом своего паломничества. Я бродил меж его осыпающихся руин и поваленных колонн как при ярком свете Солнца, так и в тусклом свете Луны.
Карнак, расположенный неподалеку от большой зеленой пальмовой рощи, стоит в двух или трех милях ниже по реке от Луксора и чуть в стороне от берега. К нему по широкой равнине ведет пыльная дорога, открытая палящим лучам сияющего на бледном небосводе светила. После увенчанного белым куполом мавзолея исламского шейха и тамарисковой рощи на пути путешественника неожиданно вырастает огромный, сложенный из песчанника пилон. Повсюду на полях снуют хохлатые удоды, выискивая себе пропитание посреди жнивья. Такой же обыденной частью пейзажа являются разбросанные тут и там безголовые, полуразбитые, полузакопанные или опрокинутые небольшие сфинксы с бараньими головами. Когда-то они стояли по обе стороны дороги на всем ее протяжении от Луксора до Карнака, но теперь в большинстве своем погребены под слоем земли в придорожных полях. Протяженность дороги составляет три мили, так что в древности ее должны были украшать с обеих сторон сотни таких сфинксов.
Довольно живописное зрелище являет собою величественный сторожевой пилон, вздымающийся ввысь на двадцать три ярда.
Такая архитектурная форма как пилон — с его наклонными гранями башен и изогнутым нависающим архитравом — производит яркое впечатление строгой красоты и силы. Фронтальная стена пилона украшена рельефным портретом Птолемея, создавшего этот памятник, — царь был запечатлен в момент подношения даров фиванским богам. Кроме того, величественный портал прорезали сверху донизу четыре вертикальных желоба, в которых было проделано по нескольку круглых углублений. В эти углубления вставлялись некогда древки флагов, украшавших храм во время религиозных праздников и отпугивавших своей яркой расцветкой злые силы.