Путешествие в страну ночи
Шрифт:
Но мысли снова возвращались к Лидии. Семь лет. Их могло быть больше. Возможно, она последовала за ним в Вену, но не дальше. Ни Холивелл, ни полиция, ни даже австрийская контрразведка не могли проследить, как они с Антеей садились в поезд. Все произошло слишком неожиданно, слишком быстро... Стройная, прекрасная, как фея, упорно считающая себя дурнушкой... Ах, если бы увидеть ее хотя бы еще раз - перед смертью! И ничего больше не надо...
Внезапно ему пришло в голову: а что, если, пытаясь отыскать его следы в Вене, Лидия встретилась с Франсуазой?..
Окисляющиеся серебряные прутья тускло отражали желтенький огонек свечи. Эшер аккуратно
Серебряные петли не скрипнули. Эшер шагнул в низкий коридор, залитый водой и усыпанный древесными опилками.
Зачем здесь лед? Исидро, помнится, говорил, что вампиры с возрастом начинают страдать от холода. Неужели только для того, чтобы создать неудобства старому врагу? Эшер очень бы хотел знать: если он снова освободит Эрнчестера, поможет тот ему бежать отсюда или же исчезнет, как в Вене, оставив его на милость Мастера?
Вторая дверь, как и подозревал Эшер, вела в тесную путаницу змеевиков, труб и резервуаров. Запах аммиака здесь был просто нестерпим. Желтый отсвет скользнул по буквам на ограждении: "Цванцигштейархундерт Абкулунггессельшафт".
Компания "Двадцатый век". Холодильное оборудование.
Морозильные камеры, вакуумные установки, мерзкий кишечник резиновых шлангов. Стеклянные бутыли с ядовитым газом мерцали, как чудовищные яйца. Хотя пол в коридоре был весь в лужах, Эшер не заметил под ногами ни мокрых следов, ни прилипших опилок. Вспомнив, как устанавливали отопительную систему в лекционном зале Нового колледжа, он рискнул предположить, что здесь тоже имело место повреждение какого-то клапана, за которым пришлось послать в Берлин.
Пять дней как поломалось, - визжал Бей, - и до сих пор ни слуху ни духу...
Эшер вышел, закрыл и запер дверь, протер серебряную ручку носовым платком.
Другая дверь была холодна, как лед. В ответ на звук ключа в замке изнутри донесся болезненный стон. Глухо, будто из могилы.
Зловоние буквально ослепило Эшера, стоило ему приоткрыть дверь. Он зажмурился, отвернул лицо. Глупо...
– подумал он. И тут же: - Да здесь еще холоднее... Дыхание клубилось облаком, позолоченное светом огарка, на стенах мерцала изморозь, под ногами - лед.
Но все это было несущественно по сравнению с тем, что ползло к Эшеру по полу, покрытому смерзшимися опилками и стружками. Взглянув в лицо ползущего - в то, что осталось от лица, - он понял все, хотя понимание это не имело никакого отношения к Эрнчестеру.
Затем дыхание Эшера пресеклось - он ощутил железную хватку огромной руки, а в следующий миг его швырнули об стену с такой силой, что ноги отделились от пола. Он успел лишь пригнуть голову - иначе бы она просто раскололась о камень, но удар был настолько силен, что ребра хрустнули. Эшер закричал - вернее, попытался это сделать. Сознание помрачилось. Затем Олюмсиз-бей ударил его об стену еще раз. Левое плечо пронзила боль, словно по нему хватили топором. И все же Джеймс смог расслышать гремящие над ним проклятия на арабском, персидском и турецком...
– Ты этого хотел?
– Эшер уже и не знал, на каком языке это было выкрикнуто.
– Этого искал?
Стальная рука вздернула ему голову, едва не сломав шею. Оказывается, он уже лежал на полу в луже ледяной воды.
– Это то, что ты хотел увидеть?
Эшер не видел ничего - оброненный огарок погас. Перед глазами стояло лиловато-серое лицо твари, ползущей к нему по полу усыпальницы. Страшные когти разорвали рукав - от кисти до плеча, гранитное колено Олюмсиз-бея прижало Эшера к полу, шейные позвонки чуть не затрещали. Затем когти вонзились в плоть, вскрыв вену. Кровь обожгла холодную кожу - и тут же что-то у стенки встрепенулось, с низким горловым клокотанием поползло на запах. Эшер чувствовал, как оно слепо тычется в его руку, скользкое, липкое, с острыми зубками; он слышал шепот Мастера:
– Пей, мой котеночек, пей, мой мальчик, мой любимый... пей...
Что-то похожее на руку - что-то бывшее когда-то рукой - вцепилось в его кисть.
Затем с отрыгивающим звуком тварь отпрянула, откатилась, поползла к двери усыпальницы. Там ее вырвало. Олюмсиз-бей тут же бросил Эшера, и тот немедленно потерял сознание.
В себя он пришел через минуту или через две - от боли. На руку его накладывали жгут, а сам он лежал в ледяной воде, ослабев от потери крови.
Тихо, ибо каждое движение причиняло боль, он выдохнул:
– Так вот зачем тебе понадобился Эрнчестер?
– Это не твое дело!
– Голос Мастера Константинополя звучал резко и сдавленно. Он затянул повязку с такой силой, что Эшер невольно вскрикнул.
– Я знаю, что ты воюешь с чужаком, вторгшимся на твою территорию. Я знаю, что ты не доверяешь своему нынешнему выводку... и я знаю, что ты больше не способен создавать новых птенцов.
– Ногти снова впились в руку Джеймса, терзая онемевшую плоть.
– Я угадал? Ты потерял эту способность уже давно. Вас всего шестеро на огромнейший город... Город, где власти не обращают внимания на убийства армян, евреев, бедняков! Даже твои птенцы поговаривают, что ты стал слишком разборчив в выборе новых вампиров... на место тех, которых уничтожил раньше... Но когда пришел чужак, ты все же попытался. И попытка не удалась. Ты смог взять разум птенца, но не смог изменить состав его плоти... И тогда через бывших союзников султана (а с ними у тебя давняя связь!) ты послал за единственным вампиром, которого смог бы держать под контролем... чтобы он сделал для тебя то, чего не сумел сделать ты сам...
Пальцы вампира сомкнулись на его горле, как волчьи челюсти, а колено, подобное пяте гранитного столба, вновь вдавилось в грудь. Олюмсиз-бей произнес очень тихо:
– Я... мог бы... убить тебя...
– Если бы не нуждался в наживке...
– просипел Эшер.
– Наживке для поимки Антеи, а значит, и графа... Если, конечно, Эрнчестер еще не связался с чужаком...
Пальцы на горле разжались, прошелестел, мазнув по лицу, щелк одеяния Бея. Вампир встал. А затем пнул Эшера, как в бешенстве пинают камень. Потом еще раз. Потом еще. А потом Джеймс снова потерял сознание.
20
– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет - Пророк Его.
– Голос муэдзина, как золотая спица, пронзил тяжелый липкий туман сновидений.
– На молитву! На молитву!
"Антея", - подумал Эшер, пытаясь выбраться на поверхность и снова соскальзывая в бархатную темную бездну. Антея стояла у вагонного окна, он видел ее молочно-белый профиль на фоне обсидиана ночи. "Чарльз никогда не любил поезда", - сказала она. Затем ее бледные руки и лицо стали мраморными надгробными стелами за Адрианопольскими воротами, а чернота волос и платья обратилась в черноту ночи.