Путешествие вокруг света
Шрифт:
Пробыв здесь около четверти часа и увидев, что дикарей становится все больше, и что все вновь прибывшие имели оружие, мы сочли благоразумным вернуться в шлюпку. Это было тем более правильно, что всего собралось уже свыше 200 человек, то есть больше, чем жителей в бухтах у пролива Королевы Шарлотты, вместе взятых. Мы уже оттолкнули шлюпку от берега, когда один матрос сказал капитану, что купил у дикаря рыбу, но не уплатил ему. Тогда капитан кликнул этого новозеландца и бросил ему единственный гвоздь, который у него еще остался. Гвоздь упал у самых его ног. Тот счел это за оскорбление или, может, даже за нападение, схватил камень и со всей силой швырнул в шлюпку, но, к счастью, никого не задел. Мы крикнули ему еще раз и показали на гвоздь, который предназначался ему. Лишь тут он увидел, в чем дело, поднял его и засмеялся над собственным гневом, одновременно выражая большое
К счастью, мы тогда ничего не знали о судьбе Pay и его спутников, иначе неожиданное появление такого множества туземцев еще более испугало бы нас, ведь, судя по местности, возможно, именно они принимали участие в том ужасном кровопролитии. Размышляя о том, как просто было новозеландцам расправиться с нами, когда, например, мы находились далеко от шлюпки или когда поодиночке лазили по горам и бродили по лесам, высаживались в самых густонаселенных местах и ходили там безоружными, я все более прихожу к убеждению, что их можно совершенно не опасаться, только надо самим никого не трогать и не злить нарочно. Именно поэтому мне представляется более чем вероятным, что матросы с «Адвенчера» не пострадали бы, если бы они первыми не обошлись с новозеландцами так грубо. Как бы то ни было, мы могли считать, что нам повезло, поскольку ни разу за время своих поездок или прогулок не встретили ни одного индейца или семьи, которые не склонны были бы завязать с нами мирные и дружественные отношения, как мы им предлагали.
Обитатели этого залива, как и те, кто были в каноэ, заверили нас, что рукав, в котором мы находились, заканчивается в море. Поэтому мы продолжали свой путь и после нескольких поворотов поняли, что идем севернее бухт Грас-Коув и Ист-Бей. Всюду здесь были бухты разной величины, на берегах которых росли противоцинготные травы, имелись источники воды и множество дикой птицы. Вода здесь была совершенно тихая, неподвижная, горы покрыты прекрасным лесом, так что местность не лишена была живописности.
Примерно в 3 морских милях от места, где жил Тринго-Бухи (там было много хижин; туземцы называли это место Ко-Хэги-нуи), мы увидели нескольких бакланов с двойным пучком перьев на голове. Эта птица всюду считается вестником близости открытого моря, ибо она всегда гнездится неподалеку от него. Так было и на сей раз. Вскоре мы увидели вдалеке высокие волны — они могли идти только с моря. Слева за бухтой Грас-Коув мы обнаружили хиппуна высокой скале, которая возвышалась над красивой равниной, как остров посреди моря. Все укрепление, обнесенное высокими столбами, на вид было в хорошем состоянии; но так как берег здесь изгибался, мы не могли подойти достаточно близко, чтобы рассмотреть его получше. К тому же нас больше всего интересовала главная цель поездки, и мы теперь увидели, как этот рукав соединяется с морем. Он вливался в пролив Кука. Устье его довольно мелкое, не глубже 14 саженей, и очень узкое, а рядом много высоких и опасных скал, о которые с большой силой разбивались волны, так что внутри возникало сильное течение. Отсюда отчетливо был виден Северный остров Новой Зеландии по другую сторону пролива Кука.
Было около четырех часов, когда мы все это установили. Если бы мы теперь могли обойти под парусом мыс Коамару, то легко и быстро достигли бы места, где стоял на якоре наш корабль. Однако из-за встречного ветра это представлялось невозможным. Точно так же мы не могли рискнуть остаться ночевать на берегу, поскольку местность была густонаселенная, а здешних обитателей мы знали еще недостаточно. Не оставалось ничего другого, как только вернуться тем же путем, каким мы сюда приплыли, хотя эта дорога была долгая и тяжелая.
Проплыв мимо хиппыи деревни Ко-Хэги-нуи, мы к 10 часам вечера благополучно вернулись на корабль, хоть и очень усталые и измученные. Никто из нас не предполагал, что поездка окажется столь долгой, поэтому мы не захватили с собой ничего, кроме небольшого количества вина и водки, так что поздний ужин был первой и единственной нашей трапезой в этот день. На карте пролива, которую капитан Кук начертил во время прошлого плавания, этот новый морской рукав был обозначен как залив, ибо тогда никто не знал, что он сообщается с упомянутым проливом.
Следующий день оказался непогожим, туманным; однако это не помешало достойному Питерре явиться к нам со своими спутниками. Капитан Кук решил отблагодарить его за важные оказанные нам услуги. Он пригласил индейца в каюту и с ног до головы одел в европейское платье. Питерре очень обрадовался своему новому наряду; было видно, как он горд нашим расположением. Однако он считал себя настолько вознагражденным за все таким подарком, что не решался попросить чего-либо еще, а это здесь можно было считать редкой степенью сдержанности. В таком необычном наряде мы взяли его с собой на охоту на остров Лонг-Айленд, а оттуда опять на борт пообедать. Для грубого дикаря он вел себя за столом необычайно чинно и пристойно. Мне кажется, он по-настоящему чувствовал превосходство наших знаний, искусств, ремесел и образа жизни; ему явно нравилось в нашем обществе. Тем не менее он ни разу не выразил желания отправиться с нами, напротив, когда мы ему это предложили, отказался. Конечно, может показаться странным, что, полностью сознавая наши преимущества, он предпочел бедный, беспокойный образ жизни своих соплеменников, хотя имел возможность и вкусить наших благ, и ожидать в будущем еще большего. Но я уже отмечал выше, что дикари сплошь и рядом поступают именно так; сейчас я хотел бы добавить, что и цивилизованные народы мыслят так же. Власть привычки ни в чем не проявляется отчетливее, чем в случаях, когда она одна перевешивает все удобства цивилизованной жизни.
Вечером Питерре и его спутники возвратились на берег; однако своим успехом он не возгордился и на следующее утро, как и накануне, явился к нам со свежепойманной рыбой. Мы не раз слышали, как он со своими товарищами поет на берегу, иногда они забавляли нас песнями и на борту. В Новой Зеландии музыкальное искусство развито несравненно сильнее, чем на островах Общества и Дружбы [Тонга]; среди обитателей Южного моря наиболее способны к музыке, по-моему, кроме новозеландцев жители Танны.
Тот же добрый и рассудительпый друг, который сообщил мне образцы музыки на Тонга-Табу [Тонгатапу], передал мне и некоторые напевы новозеландцев, по коим можно в какой-то мере судить о вкусах этого народа [528] . На Танне он не бывал, ибо находился на «Адвенчере», корабле капитана Фюрно, так что я не знаю, насколько совпало бы с моим его мнение о тамошних напевах. Что до новозеландских мелодий, то, по его словам, они свидетельствуют об одаренности и заметно превосходят как убогое гудение таитян, так и ограниченные четырьмя нотами напевы островов Дружбы.
528
Этот друг — нынешний капитан Барни, сын известного музыканта и знатока музыки, носившего ту же фамилию.
Два первых такта этой мелодии они поют, покуда не кончатся слова, а затем идет последний. Иногда они исполняют ее в два голоса, в терцию, до последних двух нот, которые поются в унисон.
Тот же друг, которому я обязан приведенными выше замечаниями, слышал также траурную или похоронную песню о смерти Тупайи. Обитатели залива Толога в северной части Новой Зеландии, особенно ценившие Тупайю, сымпровизировали эту песню, когда команда «Адвенчера» сообщила им о смерти сего таитянина. Слова крайне примитивные, но, судя по всему, звучали они ритмично и располагались так, что их медлительное движение выражало чувство скорби.
Ушел, мертв! О горе! Тупайя!
Можно записать это иначе: «Он покинул нас и умер, бедный Тупайя!».
Первое излияние горя, как известно, бывает немногословно; единственное, что можно выразить,— сказать о понесенной потере, а это всегда приобретает форму жалобы. Насколько мелодия соответствует выразительной простоте этого текста, судить лучше знатокам музыки, нежели мне.