Пути-дороги
Шрифт:
Посидев еще немного и рассказав колхозные новости, он заторопился обратно — как бы не прозевать на базаре попутную подводу, и, кроме того, Кольке не очень-то хотелось встречаться с отцом.
Вернувшись из бани, Василий застал дочку в слезах. Из ее сбивчивого рассказа он понял, что Марина прислала еду, сама она очень занята, приехать не может.
«Да что она, смеется надо мной! — вскипел Василий. — Сама не едет, а я тут с девчушкой нянчись!»
Утром ему вновь пришлось захватить Машу с собой на работу. В конторе уже все привыкли к Маше, звали ее Белочкой,
— Нарисуй мне, Белочка, самое-самое интересное…
Маша задумалась, пососала карандаш и во весь лист нарисовала кособокий дом. На окнах прямо из подоконника прорастали диковинные голубые цветы, труба была похожа на гриб, а дым был изображен в виде пружины.
— Это уж я видел, — разочаровался бухгалтер. — Ты мне этими домиками весь стол испачкала.
— Так это ж наш дом, а те чужие, ничьи, — горячо вступилась за свой рисунок Маша. — Мы осенью строиться будем. Сейчас у нас изба старая, тесная. А в новом доме шесть окон прорубим. Дом красивый будет… Ты приезжай потом посмотреть. Ладно?
— Хорошо, приеду, — пообещал бухгалтер и обернулся к Машиному отцу: — Что же это, Василий Иванович? Жена в деревне новый дом строить собирается, а ты скрываешь от нас.
Василий пренебрежительно отмахнулся:
— Наговорит вам девчушка… Откуда ей знать! Да и доходов у жены не хватит.
— Нет, я знаю, — заспорила Маша. — Колька говорил… Мамка строиться собирается. Она теперь у нас бригадир…
Василий покачал головой — дочка становится выдумщицей. Наверное, это от скуки.
Через неделю на квартиру к Василию зашел березовский кузнец Коньков, передал ему корзиночку с провизией и спросил, как поживает Маша.
— Да что она, Марина, продуктами от меня решила откупиться?! — вышел из себя Василий.
— Она бы и сама дочку навестила, — пояснил кузнец, — да, понимаешь, страда! А супруга твоя у нас за бригадира…
У Василия пересохло во рту.
— Бригадир?!
— А что ж! Марина дело ведет разумно, народ с ней считается. И вообще, колхоз наш на поправку пошел. Нового председателя избрали, из агрономов. Народ к земле потянулся. Кое-какие доходы появились… — Коньков пристально оглядел Василия и с сожалением покачал головой: — Продешевил ты, пожалуй, Василий Иванович…
Василий отвел глаза в сторону:
— Здоровьишко у меня не того… сам знаешь…
Оставив корзиночку с продуктами, Коньков ушел, а Василий, опустив голову, долго сидел за столом.
Маша подошла и заглянула отцу в глаза. Они были мутные, тоскливые. У девочки замерло сердце. Прижавшись к теплой руке отца, Маша принялась упрашивать его поскорее вылечиться и поехать вместе с ней домой к матери.
Ведь как хорошо будет дома!
Отец, как и раньше, работает в правлении, щелкает на счетах, а Маша прибегает к нему и зовет обедать, пить чай. В праздник они втроем отправляются в клуб смотреть кино. Маша держит отца за руку. Мать идет рядом в красивом новом платье. И все люди смотрят им вслед и завидуют: «Счастливая Манька! Тятька справа, мамка слева, а она в золотой середочке».
— Ну правда, тятька, поедем, — уговаривала Маша. — Доктор у нас и в колхозе есть.
Василий молчал и тихо гладил девочку по голове.
В базарные дни его будил веселый и звонкий грохот колес. Василий подходил к открытому окну. Длинный хвост колхозных подвод тянулся по улице. Они были нагружены опрятными ушатами и кадками, красно-бурыми горшками, облитыми глазурью, тонкогорлыми глиняными кувшинами, белыми дугами, колесами, граблями. Дальше следовали подводы с огурцами, розовым картофелем, пунцовыми помидорами.
«Черт те что везут!» — бормотал Василий и почему-то ощущал в душе странное беспокойство.
Какая-то тайная сила упрямо тянула его в эти дни на базар. Он бродил среди подвод, ко всему приценивался, ничего не покупал и заводил с колхозниками разговоры о посевах, урожаях, доходах, особенно интересуясь, как ведется хозяйство в березовской артели.
Иногда Василий недоверчиво покачивал головой и с досадой перебивал, как ему казалось, не в меру расхваставшегося колхозника.
— Это, братец, ты уж через край хватил… Ну-ка, называй статьи прихода-расхода, мигом баланец сведу.
Колхозники называли цифры, и Василий быстро складывал их, множил, вычитал.
Порой за этим занятием его заставали земляки и, окружив тесным кольцом, подсмеивались:
— Что, Василий Иванович, опять на колхозную бухгалтерию потянуло?
Василий хмурился и уходил, хотя ему нестерпимо хотелось расспросить односельчан, как живет Марина.
Он уже начал понимать, что держать дочку у себя бесполезно — Марину этим из деревни не выманишь. К тому же нянчиться с девочкой было нелегко. Надо было мыть, кормить Машу, следить за ее одеждой.
А тут еще, на беду, девочка заболела ангиной. Пришлось вести ее в амбулаторию, ходить за лекарствами, не спать по ночам.
Через неделю Маше стало легче, но она, все еще пользуясь правами больной, требовала, чтобы отец сидел у ее кровати и рассказывал сказки. А порой девочка просто-напросто начинала капризничать, чем не на шутку сердила отца и выводила его из себя.
— Отправлю-ка я тебя к матери, — однажды пригрозил ей Василий. — Она тебя быстро к рукам приберет. Собирай-ка свои вещички… Я тебя на базар провожу, к землякам.
Маша замялась и отошла в угол, где она проставляла угольком черные палочки «мамкиных трудодней».
— Ну что же ты? То рвалась, плакала, а тут…
— Нельзя мне уезжать… — тихо сказала Маша, водя пальцем по палочкам и что-то про себя подсчитывая. — Я у тебя еще восемь дней жить буду.
— Почему восемь? — удивился Василий.
— А так мне мамка наказала… до конца уборки у тебя оставаться.
Марина не обманула — приехала точно к концу третьей недели. Маша еще накануне вечером собрала свои вещички и, ложась в постель, загадала встать рано-рано, чтобы встретить мать при въезде в город.