Пути-дороги
Шрифт:
— Ох и строгий ты у меня! Прямо начальник! Ну же прояснись! Обойдемся и без мамки! Я тебя с Манькой пришел навестить. В гости вас хочу позвать.
— В гости? — переспросил Колька.
— Ну да… Город посмотрим, в парк вас сведу. Я там одну комнату знаю — завлекательное дело. От смеха помереть можно.
— И я такую комнату знаю, — авторитетно подтвердил большеголовый Илюша Шабров. — Там такое зеркало есть уменьшительное, а потом зеркало увеличительное.
— Вот, вот, — улыбнулся Василий. — А еще, Никола, можем к Ивану
— К Грозному? — удивился Колька.
— Помнишь, я тебе рассказывал, царь-то в нашем городе жил. Сурьезный такой царь, нравный. Чуть что — сейчас голову с плеч. Так вот, пойдем мы с тобой в музей, нам все и покажут: и какую шапку Грозный носил, и с какого блюда кашу ел…
— Этого я не знаю, — вздохнул Илюша. — Не бывал в музее.
Потом отец обещал свести Кольку в кино, городской театр, покатать на лодке.
Колька потер кончик носа. Искушение было велико. В город он ездил только два раза, да и то, кроме базарной площади, ничего не видел. И вдруг такое заманчивое приглашение… Но от кого…
Колька вспомнил разговоры мальчишек об отцах. Самым знаменитым, пожалуй, считался отец Илюшки Шаброва. В войну он был партизаном, ходил в разведку, взрывал вражеские поезда. А сейчас работает в колхозе бригадиром.
Боевой отец и у Леньки Зайцева. Когда в колхозе случился пожар, он первым ворвался в горящую конюшню и спас племенного жеребенка.
Колька завидовал ребятам — у него отец был тихий, неприметный, сидел с утра до вечера в конторе да щелкал на счетах.
Однажды ребята завели в школе уголок знатных людей колхоза. Повесили фотографии бригадиров, животноводов, конюхов. Потом на стене появился портрет Василия Кошелева.
— Его-то зачем? — опешил Колька. — Он же у нас тихий!
— Считает хорошо, — пояснил Илюша Шабров. — Им все довольны… Ты думаешь, это просто на счетах — щелк, щелк!
С этого дня Колька стал чаще заходить в правление, присаживался около стола и наблюдал, как отец перекидывает на счетах черные костяшки.
В правлении толпились колхозники. Они почтительно следили за работой Василия. Кольке это нравилось. Он начал с уважением поглядывать на отца. Словом, наступило хорошее время. Колхозники здоровались с Колькой за руку и спрашивали: «Какие там наши трудодни, молодой счетовод? Смекни!» И Колька важно объявлял. Он помнил наизусть, сколько трудодней выработал каждый колхозник. Он стал знаменит, как бригадиров сын Илюшка Шабров.
И вдруг в середине зимы Колькин отец уехал в город.
В школе под отцовским портретом чья-то озорная рука мелкими буквами написала: «Беглый».
Колька затер подпись пальцем. На другой день подпись появилась снова. Тогда Колька тайно от всех сорвал со стены портрет отца, унес его домой и спрятал в сундучок.
Потом в колхозной стенгазете появилась карикатура: мужчина с густыми усами, сгорбившись, бежал к городу и тянул за собой сидящих на счетах, как в колясочке, Кольку,
Глотая слезы, Колька прибежал к матери и спросил, когда же вернется отец.
— Кто его знает! — не глядя на сына, ответила Марина. — Хворый он у нас, лечиться поехал.
Отец приехал недели через три, поздно вечером, и Колька слышал, как ночью в постели он ожесточенно шептался с матерью.
— Ты пойми: что нам за расчет в колхозе жить! — говорил отец. — Председатели что ни год меняются… тягла не хватает, машин мало. На трудодень гроши достаются. Да беднее нашей артели по всей округе не сыщешь.
— Это так, — вздыхала мать. — А все-таки стыдно — бежать куда-то тишком да тайком. Повремени, Вася, может, все и наладится…
— Как бы не так… Я ведь счетовод, мне-то виднее. Никакого доходного баланса в колхозе, одни убытки. А в городе мы с тобой заживем. На твердую зарплату сядем, свой дом заведем, хозяйство.
— Но ведь страшно, Вася! Тридцать пять лет здесь живу как привязанная, — испуганно возражала мать. — И вдруг сразу все брось — и дом и землю… Да я заболею…
— Глупая! Ой же глупая! — возмущался Василий.
К утру он опять уехал в город.
Так Василий появлялся несколько раз, тайком, по ночам. Когда Марина с Колькой приезжали в город на базар, он зазывал их к себе на квартиру, хвалился работой и торопил с переездом.
Но Марина не спешила. Начиналась весна, колхозницы работали на парниках, вместе с ними трудилась и Марина.
Колька теперь почти не заглядывал в правление — там на месте отца сидел уже новый счетовод.
Колхозники при встрече звали Кольку по-старому «Счетовод», но мальчика это только обижало. Холодное ожесточение против отца росло в его душе.
Вот и сейчас он не знал, как ему поступить. Колька вопросительно посмотрел на ребят: как-то они отнесутся к его поездке?
— Думай, Никола, думай, — торопил отец. — Не желаешь в город, не езди… Вольному воля. Могу и с Манькой поехать. Да открой ты мне избу, покорми чем-нибудь.
Колька проводил отца домой, поставил на стол чугунок с картошкой, кринку с молоком и вновь убежал на улицу, к ребятам.
— Вы мне прямо скажите — ехать, не ехать. Сами знаете, какой у меня отец.
Мнения мальчишек разошлись.
Одни говорили — ехать нельзя, лучше подождать до школьной экскурсии в будущем году, и вообще с таким отцом, как Василий, Кольке не следует даже разговаривать. Другие утверждали, что отец ни при чем, а важно попасть в город, посмотреть комнату смеха, музей с шапкой Ивана Грозного…
— Ну, ради шапки я бы не поехал, — сказал Илюша Шабров.
— А кино забыл? А карусель на базаре? А театр? — горячо вступился за поездку в город Ленька Зайцев, большой любитель кино, и посоветовал Кольке посмотреть за вечер не меньше двух картин, запомнить как следует, чтобы по приезде обо всем рассказать ребятам.