Пути-дороги
Шрифт:
— Насчет мороженого ты, Коля, тоже без смущения. Чтобы каждый день порция была…
Поспорив, ребята наконец сошлись на том, что съездить Кольке в город на три-четыре дня совсем не мешает, и, напичкав его разными советами, разошлись.
Колька вернулся к отцу.
— Ладно! Так и быть, — сказал он. — Денька на три можно поехать!
Колька обул новые сапоги и надел старую милицейскую фуражку с нарисованной над козырьком фиолетовой звездочкой. Фуражка была гордостью Кольки. В ней он казался себе солиднее, строже, а главное, считал, что
Семилетнюю Машу, беловолосую девочку с большими удивленными глазами, не пришлось даже уговаривать.
Получив от отца подарок — две яркие шелковые ленты — и узнав, что тот зовет ее и Кольку к себе в гости, девочка запрыгала от радости. Ее беспокоило только одно: поедет ли с ними в гости Надька, толстая тряпичная кукла. Отец милостиво разрешил захватить и Надьку.
В семье Кошелевых Маша, пожалуй, больше всех уважала отца. Ей казалось, что тятька чем-то незаслуженно обижен, она втайне жалела его и, когда Василий изредка приходил в деревню, ласкалась к нему, доверяла свои маленькие детские секреты и обиды на Кольку и на мать. А в дни, когда неясная печаль трогала детское сердце, Маша выходила на большак, слушала, прижавшись ухом к телеграфному столбу, как бранчливо гудят провода, и серьезно смотрела кукле в пуговичные глаза: «Добежала бы ты, Надюша, до города. Ножки у тебя молоденькие, глазки востренькие».
После обеда Василий с детьми отправился на станцию, к поезду. Перед уходом Колька написал матери записку: они с Машей уехали к отцу в гости.
Василий прочитал, усмехнулся и сделал приписку:
«Марина! Дети уехали со мной. — Слова „со мной“ он жирно подчеркнул. — Выбирай. Или живи одна без детей, или приезжай к нам в город.
Василий».
Кошелев приехал с детьми в город поздно вечером.
Его встретила квартирная хозяйка, женщина грузная и до крайности любопытная. Имела она привычку обходить человека кругом и заглядывать ему в глаза.
— С семейством вас, Василий Иванович, с домочадцами, — приветствовала его хозяйка и ласково ущипнула Машу за щеку. — Теперь поди и супружницу ждать недолго.
— Теперь недолго, — ответил Василий.
Спать Кольку и Машу он устроил на кровати, а сам лег на полу. Кровать была двуспальная, высокая, на колесиках. Ее уступила Василию сердобольная хозяйка в тот день, когда он снял у нее комнату: «Почивайте, сердце мое. Кровать веселая, старинная!»
От малейшего прикосновения в ней назойливо стонали пружины и, словно колокольцы на бубне, звенели разболтанные никелированные шары и трубки.
Утром Василий поднялся рано, быстро оделся и не успел взять портфель, как вдруг заметил острый подозрительный взгляд Кольки.
— А когда Ивана Грозного смотреть пойдем?
— Успеется! Ты спи, отдыхай, в гостях всегда спать полагается.
И отец ушел на работу.
В первый же день Колька показал Маше все известные ему городские достопримечательности: базарные весы, качели, тележку мороженщицы,
Во дворе Колька познакомился с сыном квартирной хозяйки и даже начал помогать ему красить клетку для кроликов. Но пухлый, с ямочками на щеках Витька, неосторожно повернувшись, опрокинул банку с краской и обиженно закричал на Кольку:
— Из-за тебя все, колхозник!
Колька мазнул Витьку по щеке краской и убежал в комнату. Стало скучно. Вечер почему-то запаздывал. Казалось, даже солнце в городе двигалось ленивее, чем в деревне.
Отец вернулся поздно и в коридорчике за дверью принялся готовить на керосинке обед.
Колька напомнил ему про кино.
— А мы завтра сходим, — ответил отец. — Не убежит твое кино…
На другой и на третий день повторилось то же самое: отец возвращался из конторы поздно, ссылаясь на усталость, обещал вознаградить за все в выходной день. Колька хмурился.
Только Маша была довольна городом. Ей все здесь пришлось по душе. И подружки во дворе, научившие ее играть в «домики» и прыгать через веревочку, и множество подвод на улицах, и даже тятькина кровать, высокая и звонкая.
В первый же день по приезде в город Маша нарисовала угольком на стене черную палочку.
— Это трудодень! — объяснила она отцу. — Ну, чей, чей, — понятное дело, не мой. Я маленькая, мне трудовые дни не полагаются. А ты большой, да не колхозный. Тебе тоже не полагается. Мамкин трудодень. Я дома ей всегда на стене записывала и здесь буду…
Василий усмехнулся, но ничего не сказал.
Со дня на день он ждал приезда Марины. Вот войдет она в комнату, сначала, конечно, будет спорить, обижаться, а потом увидит, как прижились к нему Колька с Машей, и ей ничего не останется, как смириться.
По утрам Василий шел на базар или к железнодорожному переезду, через который обычно въезжали в город березовские колхозники, и долго пропускал мимо себя нагруженные всякой всячиной подводы. Но Марины не было.
«Врешь, приедешь! — с раздражением думал Василий. — Дети-то у меня. А без них не проживешь, потянет…»
Утром Колька проснулся от веселого звона и треньканья пружин. Маша, крепко прижимая к себе куклу, подпрыгивала на кровати: «Но-но, соколики!» Верно, ей казалось, что она мчится с Надькой на лихой тройке с колокольчиками.
Колька сердито столкнул сестру с кровати:
— Брысь!.. Ты зачем сюда приехала?
— Вот еще спрос какой, — обиделась Маша. — В гости приехала, отдыхать.
— В гости, глодать кости, — передразнил ее Колька. — Ничего ты не понимаешь, малявка… Тятька-то обманул нас. Наобещал всего с три короба, а ничего не показывает…
— Он покажет… Ты обожди.
— Некогда мне ждать. Мне домой пора. И так четыре дня без пользы прошло.
В дверь заглянула квартирная хозяйка и показала ребятам, что оставил им отец на завтрак.