Пути непроглядные

Мистунина Анна Владимировна

– Придется мне привыкать, – вздохнул Рольван. – Иди сюда, Игре. Все хорошо. Я тебя не обижу.

Он обнял ее и погладил по волосам, успокаивая, затем поднял на ноги принялся натягивать на нее одежду. Чувствовал он себя при этом хуже, чем просто неловко, но Игре не сопротивлялась, и в конце концов дело оказалось сделано. В широкую рубашку и штаны из тонкой шерсти без труда поместились бы сразу две хрупкие девушки, но, затянув потуже пояс и набросив сверху короткий плащ дружинника, Рольван оглядел свою работу и решил, что получился вполне приличный юноша-оруженосец. Напуганный, правда, и глуповатый на вид, но в конце концов это можно будет списать на болезнь или непривычку к многолюдным местам вроде Гида, куда им предстояло отправиться. Рольван улыбнулся ей:

– А знаешь, почему я радуюсь?

Оказывается, я и такую тебя люблю. Кто теперь посмеет сказать, что это не по-настоящему?

Игре заинтересованно ощупывала свою новое облачение. Добравшись до застежки – простой медной фибулы без украшений, которой Рольван закрепил на ее плече плащ, затеребила ее, потом дернула. Острый шип выскочил из держателя и воткнулся ей в палец. Игре сморщилась, разглядывая набухавшую каплю крови, подняла на Рольвана глаза и снова заплакала.

Проще всего было бы отвезти ее к Аске: та, хоть и не позволяла никому называть себя колдуньей, смыслила в этих делах не меньше, а быть может, и больше самой Игре. Но старуха уже поплатилась за свою помощь дрейвке. Даже если предположить, что она вернулась домой невредимой, на что вряд ли стоило рассчитывать, появиться у нее снова значило погубить и ее, и себя. Оставалось только ехать в Гид и искать там колдунью, что вернула Игре рассудок в прошлый раз. И заодно убраться подальше от здешнего эрга, спевшегося с отцом-настоятелем Одо, и его чересчур резвой дружины – не так уж плохо, если рассудить. Рольван дорого отдал бы за возможность оказаться вместе с Игре где-нибудь за тысячу миль или вовсе в другом мире по ту сторону Врат, и пусть все на свете монахи и эрги заодно с колдуньями и древними богами провалятся куда-нибудь в Подземный мрак.

Ворона и Тики нигде не было. Рольван догадывался, что Игре заколдовала лошадей и что они придут, стоит только ей позвать, но сомневался, подействует ли его собственный зов. Решив все-таки попробовать, он несколько раз выкрикнул их имена. Постоял у входа в пещеру, не решаясь уйти и оставить Игре одну, затем вернулся и принялся разбирать свою поклажу, собираясь выбросить все лишнее, чтобы Монаху легче было нести сразу двоих. Но еще раньше, чем он добрался до второй сумки, светлый проем входа заслонила тень. Рольван бросился навстречу, выхватывая меч, но это Тика нетерпеливо тянула в пещеру длинную голову, высматривая хозяйку. Ворон щипал траву чуть ниже по склону. Колдовство Верховной дрейвки осталось действенным, даже когда сама она не помнила собственного имени.

Игре без возражений позволила усадить себя в седло. Будь лошадь поноровистее, ей пришлось бы туго, но послушная и спокойная Тика не нуждалась в понуканиях. Она покорно вышагивала бок о бок с Монахом, а руки дрейвки теребили и гладили ее светло-серую гриву, и обе казались довольными друг другом. Когда холм с источником остались далеко позади, Игре как будто отпустили страхи, она больше не плакала по любому поводу, не вздрагивала и с интересом оглядывалась по сторонам. На Рольвана смотрела доверчиво, как ребенок – до того не похоже на себя прежнюю, что впору было пожелать все так и оставить. Эта новая Игре невольно нравилась ему все больше. Правда, и присматривать за ней теперь нужно было, как за ребенком, в оба глаза. В особенности это стало ясно на привале: в третий раз подряд изловив ее в полусотне шагов от их маленького лагеря в тот самый момент, когда она уже совсем было собралась полакомиться яркими на вид и смертоносными тисовыми ягодами, и насильно притащив обратно, Рольван начал спрашивать себя, а не привязать ли ему свою подопечную, как когда-то, к дереву. Не решился, и с тех пор больше не выпускал ее из виду, держал за руку или обнимал всегда, когда только мог. Игре не возражала, совершенно позабыв свою былую к нему неприязнь.

Доверчивость эта была для него счастьем и мучением одновременно. Счастьем, потому что, устраиваясь на ночлег, он без колебаний уложил ее рядом с собой и Игре сразу заснула, прижавшись к его груди, а ее дыхание щекотало ему шею и заставляло сердце сладко сжиматься и таять от нежности. Мучением, потому что чем дальше, тем труднее было соблюдать свое слово не трогать ее без ее воли – воли, которой у нее сейчас попросту не было. Порою Рольван готов был отрубить себе обе руки.

Похоть, впрочем, оказалась не самой худшей из его забот. В первую же ночь он проснулся от крика. Случилось это под утро, в тот самый холодный час, когда темнота уже выцвела, не вынеся ясного дыхания наступающего дня, но рассвет еще не воспламенил неба, не разогнал ее окончательно; когда смолкли ночные птицы, а дневные покамест не пробудились и весь мир ненадолго окутала тишина. В такой час крепче всего спится, а пробуждение выходит неловким, как будто целая ночь отдыха пропала втуне.

Кричала Игре. Не просыпаясь, не открывая глаз, с раскинутыми в стороны руками, она ахнула, как будто от боли и начала говорить. С тех пор, как потеряла рассудок, обернувшись человеком, она не произнесла ни слова, потому Рольван сперва обрадовался, решив, что она приходит в себя, но нет. Ее лицо было искажено мукой, голос хрипел и срывался:

– Уходит. Уходит, уходит! Наше время, твое время, больно! Что можешь, теперь что ты можешь? Приходят из-за моря, но, но не твоим путем, нет. Сдержит ли лес огонь? Везде пусто. Мы слабые, прячемся, больно! Новый день, не наш, нас нет. Люди, люди, чужие. Наши дети? Их нет. Горят костры, о, как много огня! – Игре выгнулась всем телом, содрогнулась. Рольван беспомощно смотрел, не зная, можно ли ее сейчас разбудить, не станет ли оттого еще хуже. Его пробрал страх, как будто что-то темное, может быть, призрак другого мира, остановилось рядом. – Не станет, не станет, пройдет время и вас не станет. Прах, пыль. Другое, все другое. Костры, и здесь костры! Больно! Нет, не троньте ее! Не-ет!!!

– Игре! – Рольван не выдержал, схватил ее за плечи и встряхнул. – Игре, проснись! Перестань!

Она снова вскрикнула и открыла глаза. Рольван отшатнулся – то были глаза волчицы, они светились в темноте. Но желтый огонь тут же погас, и с ним погас разум. Игре удивленно сморщилась и заплакала.

Рольван обнял ее.

– Ну все, девочка. Это был страшный сон, и он кончился. Мы едем в Гид. Скоро все будет хорошо.

«Надеюсь, очень надеюсь, – добавил он мысленно, пока ее рыдания понемногу стихали. – И как же я докатился до того, чтобы видеть своей единственной надеждой неизвестную колдунью?»

С восходом солнца Игре повеселела, приняла снова тот же глуповато-доверчивый вид, что и вчера. Молчала, и сколько Рольван ни обращался к ней, не похоже было, что она хоть что-нибудь понимает. И все же он продолжал говорить, даже шутил и смеялся, хотя на душе было тревожно. Игре прислушивалась, склоняя голову то к одному, то к другому плечу и глядя с искренним любопытством. Ей явно нравился его голос, а это, решил Рольван, уже неплохо.

Ночью кошмары повторились и были, видимо, сильнее прежних. Игре кричала от боли и предрекала бедствия, смерти и огонь – Рольван уже не сомневался, что стал свидетелем прорицания. Он долго не мог ее разбудить, встряхивал и звал по имени, но тщетно, пока наконец она не очнулась – выпала из своего сна, взмыленная, как лошадь после скачки, и залилась слезами.

В третий день они сделали круг, минуя Сторкс, остановились, чтобы закупить припасов в одной из расположенных на отшибе деревень, и теперь двигались к предгорьям – так быстро, как только было возможным. Рольван торопился изо всех сил, дозволяя лишь краткий отдых, и вечером продолжал путь до самой темноты. Он догадывался, что следующая ночь будет еще хуже предыдущей, и оказался прав. Теперь Игре начинала прорицать сразу, стоило ей заснуть. Если ее каким-то чудом удавалось разбудить, плакала, потом засыпала и все повторялось снова. Под утро, когда кошмары наконец отступили, Рольван рыдал вместе с ней.

Глава тринадцатая, похотливая

Но Кохдир из гордости отверг богиню, и она, разгневавшись, помрачила его разум. Три года он бродил по земле обнаженным, позабыв человеческую речь и повадки, и всякий, кто встречал его, приходил в ужас от его вида. Когда же гнев богини остыл, она явилась к нему и разделила с Кохдиром ложе, и наутро он проснулся исцеленным от своего недуга.

Книга легенд и сказаний Лиандарса. Автор неизвестен