Пути Предназначения
Шрифт:
Клемент неуверенно оглянулся. В дворцовых церквях правила исповеди требовали, чтобы прихожанин чельно поклонился алтарю и громко произнёс своё имя и звание. Хотя теньмам позволялось или, скорее, предписывалось ограничиваться номером…
Как начинается исповедь у таниарцев Клемент не знал, а спросить не решался.
— Никаких дополнительных церемоний не нужно, уважаемый, — сказал Григорий. — И пресвятому Лаорану, и великой матери ваше имя и звание известны и без выкриков. Мне же их лучше не знать, так легче сохранить непредвзятость
— Но разве это не нарушает уставные предписания вашей церкви? — с растерянностью спросил Клемент.
— В каждом правиле есть место для исключений. Ведь вы же не хотите себя называть?
— Нет.
— Так и не называйтесь. Лучше присядьте.
— Куда? — не понял Клемент. Кресла оказались совершенно одинаковыми и стояли так, как принято в гостиных: навстречу и немного наискосок друг к другу, чтобы смотреть можно было и на собеседника, и в сторону.
— А куда хотите, — сказал Григорий.
— Если позволите, преподобный, я предпочёл бы сесть на пол, как принято у лаоран.
— Как вам будет удобнее, так и садитесь.
Клемент сел на ковёр у ног преподобного, сложил руки на коленях, склонил голову. Преподобный проговорил:
— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете.
Клемент смотрел на него с изумлением.
— У вас на исповедях бывают атеисты?!
— Снять тяжесть с души необходимо всем. А кабинетов психологической разгрузки здесь нет.
— Но как же комендатура? — не поверил Клемент. — Жандармы будут задавать вам вопросы о беседах с реформистами.
— У жандармов есть право вопросы задавать, у священника — обязанность на них не отвечать. В таниарстве тоже соблюдается тайна исповеди.
— Да, — опустил взгляд Клемент. В лицее и в Алмазном Городе любая исповедь была разновидностью допроса в службе безопасности. Для теньма иначе быть и не могло.
Но здесь Клемент был почти что людем. И мог рассчитывать на настоящую исповедь.
— Много лет я считал себя мёртвым, — сказал Клемент. — Но теперь вдруг оказалось, что я жив.
— И вы не знаете, что делать со своей жизнью, — ничуть не удивившись, ответил преподобный.
— Да.
— Быть может, вам попробовать чем-нибудь её заполнить? Тогда из бремени она превратится в источник сил.
— Мне нечем её заполнять, — отрезал Клемент. — У меня ничего нет. И никого нет.
— Тогда попробуйте наполнить жизнь любовью. Любовь — единственная ценность, которую каждый из нас может сотворить из ничего в неограниченном количестве.
— Я же сказал, — рассердился Клемент, — мне некого любить!
— А как насчёт себя самого? — спросил преподобный. — Себя любить вы не пробовали?
— Себя? — растерялся Клемент. — Зачем мне любить себя?
— Чтобы радоваться самому себе.
— Но зачем мне это?
— Если
— Ну не знаю, — сказал Клемент. — Вы как-то странно говорите. Обычно эта поговорка звучит так: «Если душа болит, значит она есть».
— На мазохиста вы не похожи.
— Что? — в который уже раз растерялся Клемент. «Пресвятой Лаоран, да что это за священник такой?!»
— Получать удовольствие от испытываемой боли могут только люди, отягчённые заболеванием, которое называется мазохизм, — пояснил преподобный. — Не в обиду будет сказано, но в медицине мазохизм относится к психосексуальным расстройствам и является оборотной стороной садизма, тоже психосексуального расстройства, при котором людям доставляет удовольствие причинять боль. И в том, и в другом случае получаемое больными удовольствие патологично, иными словами — противоестественно. Нормальные люди получают удовольствие такими способами, которые не противоречат изначально гармоничному естеству их природы.
Краткая лекция окончательно вогнала Клемента в оторопь.
— Но разве получать удовольствие — это хорошо? — только и смог пролепетать он.
— А разве плохо? — спросил преподобный.
— Стремление к удовольствиям греховно. Нам надлежит смирять себя.
— Интересное утверждение. Но согласиться с ним я смогу только в том случае, если вы аргументированно объясните, зачем это нужно.
— Как это «зачем»? — возмутился Клемент. — В любой проповеди, даже таниарской, говорится, что нам надлежит смирять себя, избегая удовольствий этого бренного и греховного мира, дабы сохранить свою первородную чистоту и удостоиться разрешения войти в чертоги высшего из миров.
— И что вы собираетесь там делать?
— Вкушать вечное блаженство райских кущ, — заученно ответил Клемент.
— Простите, уважаемый, но я не понял ваших слов. Получать удовольствие путём отказа от удовольствия? Как-то это нелогично. И противоестественно. А потому не может быть реально осуществимо.
— Но… — начал было возражать Клемент и тут же умолк. — Я не знаю, — сказал он тихо.
— Вопрос трудный, — согласился преподобный. — Быть может, вам легче будет над ним думать, если вы пересядете в кресло? Ноги ведь наверняка затекли? А боль в затёкших ногах не способствует остроте мышления.
— Ничего, я привык так сидеть.
— Но в кресле-то удобнее.
— Да, — машинально пересел Клемент. Мысли были заняты другим. — Вы такие странные вещи говорите… Я не знаю, что о них думать.
— А что вам хочется о них думать?
— Что они мне нравятся, — сказал Клемент. — Но никаким боком не подходят к моей жизни.
— Какие же вещи подходят к вашей жизни?
Клемент пожал плечами.
— Не знаю. Я не так давно начал жить, чтобы это знать.
— Тогда попробуйте как можно яснее представить, какой вы хотите видеть вашу жизнь.