Пути Предназначения
Шрифт:
— Я не знаю.
— Конечно, не знаете, — согласился преподобный. — Ведь вы ещё ни разу об этом не задумывались. Не пора ли определиться, кем вы хотите быть и зачем?
— Мои желания ни для кого никакого значения не имеют, — отрезал Клемент.
— А для вас самого?
— Тоже.
— Странное решение. Это как если бы вам дали незнакомое кушанье, а вы выкинули бы его на помойку, не попробовав ни кусочка. Не зная, по вкусу оно вам или нет. Но зато продолжали бы есть блюдо, вкус которого вам не нравится. Как-то всё
— …нелогично и противоестественно? — закончил невысказанную мысль Клемент.
— Да.
— Но у меня нет возможности ничего изменить! — ударил кулаком по подлокотнику Клемент.
— А вы её искали?
Клемент не ответил. Но преподобный ответа и не требовал.
Все ответы придётся рано или поздно давать себе самому.
— Я пойду? — глянул он на преподобного.
— Если хотите уйти — идите. Если хотите ещё о чем-нибудь поговорить — я вас слушаю.
— Нет. Я не знаю. Я пойду.
Преподобный встал с кресла одновременно с Клементом.
— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете, — произнёс преподобный напутствие.
— Почему вы называете меня уважаемым? — не понял Клемент. Все священники, с которыми он говорил до сих пор, обращались к нему «сын мой» или, крайне редко, «брат мой».
Преподобный Григорий улыбнулся:
— Уважения достоин любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.
Клемент отшатнулся.
— Я… Я убил людя.
— В прямом смысле или в переносном? — нисколько не удивился признанию Григорий. В Гирреане они звучали часто.
— В прямом. Я был облечён властью казнить и миловать. И я казнил.
— Этот людь был виновен согласно букве закона?
— И букве, и духу, — уверенно ответил Клемент.
Григорий кивнул.
— Теперь вы считаете закон, сообразно которому поступили, несправедливым?
— Не знаю. Об этом я не думал. Достаточно того, что я воспользовался законом, чтобы совершить личную месть.
— Чем тот людь обидел вас?
— Обидел? — непонимающе переспросил Клемент.
— Вы говорили о мести. Мстят только за обиду. Так что этот людь вам сделал?
— Он произнёс слова, которые в прах разрушили мою жизнь.
— Но вы говорили, что долгое время считали себя мёртвым, и лишь недавно поняли, что всё-таки живёте.
— Да, — кивнул Клемент. — Из-за его слов и понял. Не только из-за них, но они стали окончательным доказательством того, что я живу. А значит, обречён страдать.
— Страдать там, — сказал преподобный, — где вы находились до встречи с этим людем, так? И где остаётесь до сих пор?
— Да.
— Тогда, быть может, вы попробуете устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте?
— Невозможно!
— Но ведь вы и не пробовали.
— Это невозможно! — повторил Клемент. — Если я уйду, если я уволюсь из… Ну, в общем, оттуда, где я служу, то моего командира серьёзно накажут. Очень серьёзно. Я не хочу, не могу причинить ему боль! Он единственный, кто был добр ко мне за всю прошедшую жизнь. Если это вообще можно назвать жизнью.
— В начале нашей беседы вы сказали, что у вас нет никого, кто удостоился бы даже самой лёгкой вашей симпатии, не говоря уже о любви. Однако за своего командира вы переживаете как за очень дорогого и близкого друга.
— Друг? — переспросил Клемент. — Нет. Друзьями мы не были никогда. Просто мой командир очень хороший людь, и я не хочу ему ни малейших неприятностей. А с моим увольнением они неизбежны. И немаленькие.
— Препятствие, о котором вы говорите, труднопреодолимое, — согласился преподобный. — Но ведь не обязательно пробивать его лобовой атакой. Всегда есть возможность обходного манёвра.
— Не в этом случае.
— А вы думали над обходным манёвром как над конкретной задачей?
Клемент не ответил.
— Вы не осуждаете меня за убийство? — спросил он после паузы.
— Сильнее, чем вы сами себя осудили, вас не осудит никто. Беда в том, что мы обретаем жизнь только ценой чужой боли. Сначала, чтобы жизнь обрело наше тело, мы причиняем боль матери. После, уже взрослыми, причиняем боль кому-то из встречных людей для того, чтобы жизнь обрела сотворённая нами душа. Чем труднее процесс обретения жизни, тем выше риск смерти для того, кто помогает ему осуществиться. Немало матерей умирает родами. И всё же они идут на это, чтобы помочь миру обрести новую жизнь. Ведь тот людь, о котором вы говорите, понимал, чем рискует, когда говорил вам те слова?
— Да, — тихо ответил Клемент. — Он понимал всё. Я пойду, если позволите…
Клемент шагнул к двери и резко обернулся.
— Вы сказали — сотворённая нами душа? Но разве мы не наделены душой от рождения?
— Так пишется во всех до единой священных книгах. Я думаю, что в этом их авторы, кем бы они ни были, ошибаются. Душу каждый сам себе творит, такую, в которой нуждается. Или остаётся бездушной пустышкой.
Клемент вспомнил обитателей Мёртвоглазого Города.
— Вы говорите ересь, — сказал он Григорию. — Но вы правы. Прощайте. И спасибо вам, преподобный.
— Будьте счастливы, уважаемый.
— Нет! Вы не можете меня так называть. Ведь я даарн Клемент Алондро, теньм императора номер четырнадцать и тот самый предвозвестник, который назвал вашего внука Авдея Северцева Погибельником.
Григорий побледнел, впился взглядом в лицо Клемента. Опустил глаза.
— У вас было на это право, уважаемый, — сказал он тихо, но твёрдо. — Авдей Северцев был первым из тех, кто вольно или невольно начал разрушать вашу прежнюю жизнь и преуспел в этом едва ли не больше всех остальных. Плоха она была или хороша, но это была ваша жизнь. И вы в праве были защищать её от гибели.