Пути-Пучи
Шрифт:
– Уже интересно, - сказал Адамов, побегал пальцами по калькулятору и пробормотал что-то насчет математического ожидания. – Теперь усложним. Ты не устал?
– Нет, - злобно сказал Ендоба. Все это казалось ему обыкновенной чепухой по сравнению с терминаторской железной дурой в руках осатаневшей Янки Вечтомовой.
– Тогда вот что. Мы сейчас продолжим, а ты постарайся очень захотеть угадать, куда упадет монета. Очень. Как я тебя учил, очень.
Были такие практикумы у Адамова насчет захотеть очень. Смысла их Саша не понимал, но
– Решка!
Выпала решка.
Еще через полчаса выяснилось, что Саша угадал в девяносто одном проценте выбрасываний.
– Упс, - с виноватой улыбкой сказал Адамов, еще раз сплясав пальцами на калькуляторе. – Вы извините меня, Ендоба (в том, как он произнес это "Ендоба", было, уверял потом меня Саша, что-то одновременно заискивающее и сожалеющее. Сам я лично не могу представить такого соединения в одном слове, о чем тут же Саше и заявил – он попытался изобразить, копируя тон Адамова, но у него ничего не вышло), но я вынужден просить вас подвергнуться еще одному тесту, просто так, для проверки.
Саша даже испугался. Особенно тому, что Адамов вдруг перешел на вы.
– Какому еще?
– Вы все так же пытайтесь угадать, куда упадет монета, только при этом очень хотите не угадать. Желание наоборот, понимаете? Только я вас прошу, чтобы не было такого – вам приходит на ум решка, а вы, желая не угадать, говорите орел. Нет, вы сначала пожелайте не угадать! Понимаете?
Саша понимал, чего ж не понять.
– Ладно, - сказал он и приготовился. – Решка.
Выпал орел.
Тест продолжался минут пятнадцать, но результат поражал – 98 процентов.
– И еще раз упс, - обреченно сказал Адамов. – Ё-моё, и за что ж это мне такое. Вот уж не ожидал.
Саше показалось, что Адамов немножечко огорчен. И еще более немножечко озадачен.
Во всяком случае, Адамов надолго задумался, что было ему несвойственно. И даже – по рассеянности, но жадно – хватил сто пятьдесят водки. Хотя вообще-то на самом деле почти и не пил, больше грозился.
Саша замер в предвыборном ожидании.
– Вот о чем я вас попрошу, - сказал Адамов, когда проснулся. – Сейчас я ничего определенного сказать не могу, мне надо… эмммм… Вы, пожалуйста, не сочтите за беспокойство, но если никаких важных дел, то прибудьте сюда, если несложно, в семь часов вечера. В девятнадцать то есть ноль-ноль. Это будет очень важно, я вам тогда скажу. А?
Саша подозрительно оглядел Адамова. Тот явно не издевался и жутко нервничал.
– Ну ладно, - сказал он. – Приду. Я и так собирался в семь. То есть в девятнадцать ноль-ноль. Приду, конечно, а что?
– Да так, ничего, ерунда всякая, - заюлил Адамов. – Очень важно, чтоб вы пришли. Кажется, у меня для вас будут новости.
– Угу. Так я пошел? – спросил Саша, вставая.
– Да-да. До свидания. До семи.
Когда он уже открыл дверь, чтобы уходить, Адамов, мучительно щурясь, сказал, снова переходя на "ты":
– Теперь-то ты хоть понимаешь, что ты просто не мог погибнуть? Тебе слишком везет, когда ты того захочешь, слишком. И тот мужик в белом пиджаке – его просто не существовало.
– Как это не существовало?
– Ох, ладно, скажу проще – его вообще не было.
– Но он был!
– Ну, конечно, был. В том-то вся и проблема!
Вечером Ендобу действительно ждал сюрприз.
Числа миров
Из визита, который нанес я восточному соседу своему, Пейре Беззубому, барону де Сен-Горже, спесивому глупцу из тех, что более всего силой своих мышц похваляются, привез я домой человечка странного, но в беседах забавного.
Просил он называть его Висенте Рокас де Лос Дос Эрманос, а звал я его Винцент. На самом деле, имя было длиннее или вообще другое, но запомнить я не стремился. Имел хитрое лицо, полумесяцем искривленное, нос длинный и волосы черные о двух косичках, как теперь в Северных Провинциях носят; сам был смугл, взгляд имел живой, нехороший. Был также безус и безбород, так что походил то ли на шута придворного, то ли на мужеложца, но ни к тем, ни к другим себя не причислял. Называл себя бродячим метафизиком, опыты на людях ставил, но не лечил их; мечтал летать.
Принял я его сначала за иудея, но не сознался он, сказав: "Бери, господин, к востоку далее, там кровь моя". А что там к востоку от Испании, я не знаю, в науках наград не сыскал, если только речь не о военных науках, но слышал однажды, что к востоку от Испании находятся страны настолько жаркие, что простому человеку выжить там невозможно, а живут там люди черные, с рогами и козлиными лицами, а за теми странами – Преисподняя.
В другой раз не взял бы я с собой того Винцента, но не потому, что опасался нечистой силы, а просто не люблю подобострастных и наглых. Если нагл, то бейся, подобострастен – молчи. Тот же словно насмехался надо мной, изображая смирение. Однако очень скучной и тяжелой была та осень, не было вокруг меня людей, с кем бы смог разделить ужин, поэтому не убил. К тому же и дама души моей, несравненная Аэлис де Монтаньяр, существо дрянное, но воздыхательное, за месяц до того крепко повздорила с родственниками, и монахи увели ее неизвестно куда – с тех пор я ее не видел. Да еще дожди шли, страшные дожди, с грозами, а я дождей не люблю, тяжко мне во время дождей, трупное вспоминается.
В тот вечер, о котором я хочу сейчас рассказать, сидели мы с Винцентом в зале Северного крыла, пили дурное вино, привезенное из Компьена соседом моим, Эриком Хромоногим – хитрый как дьявол, откуда-то с Севера, в счет долга хотел отдать мне, ну, да я так забрал, потому что дурной вкус у вина был, гостям не выставишь. Мясом, уже не помню каким, утоляли голод, а когда четвертый кувшин заканчивали, ударил гром за окном. Хороший был гром, даже пламя в факелах заметалось.
Вот тогда и сказал Винцент: