Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
Я поднялся со стула и спросил: «Что здесь случилось?»
«Не спрашивай, господин, не спрашивай, — ответил Лейбче. — Здесь случилось больше, чем моя тетя знает. Есть вещи, господин мой, которые выше человеческого понимания».
Я сказал: «Пожалуйста, господин Боденхойз, объясните мне толком, что здесь случилось».
«Нет слов, которые могли бы описать все, что случилось, — сказал он. — Случилось даже больше, чем мы думали вначале».
Он поманил меня пальцем выйти из комнаты. Я вышел следом за ним. Он положил палец на губы и тихо сказал:
«Пусть господин придвинет ухо вплотную к моим губам, чтобы старуха не услышала. — И прошептал: — Все три ушли из этого мира».
«Кто это — все три?»
«Разве господин ничего не слышал? — удивился он. — Но подождите минутку, будьте так добры, я пойду посмотрю, не проснулась ли тетя… Нет, слава Богу, спит. Для нее сейчас нет ничего лучше сна. С того дня, как дошел до нас этот слух, она вдруг разом постарела. Ох, господин, что мы и что наша жизнь? Сказано ведь: „Если на кипарисы напало пламя, что может сделать плащ на стене?“ Пусть господин меня извинит, я не имел в виду господина, я знаю, кто я и кто господин. Я имел в виду только самого себя. Червь я, а не человеческое существо. Но ведь если вдруг, в один день, берут трех молодых девушек и отправляют их в ад, как же это понять? И боюсь, господин, что это еще не конец. Эта телеграмма от господина Шуцлинга — не к добру она. Пусть господин прочтет — он сам все увидит. Только пусть прочтет шепотом, чтобы эта несчастная старая женщина не услышала тебя. Ой, господин, кажется, она проснулась! Не сердитесь на меня, что я вас оставляю, я на минуточку. — Он снова выбежал посмотреть и тут же вернулся: Сейчас она действительно спит, и я могу рассказать вам все от начала до конца. Вы ведь слышали, наверно, что у него, у нашего Шуцлинга, есть три дочери от второй жены. Я сказал „есть“, а надо бы сказать „были“, потому что их уже нет, господин, теперь все они уже пребывают в тени Господа, в мире бесплотных душ… Разрешите мне, господин, еще раз сходить посмотреть, спит ли эта несчастная старая женщина… Она-то слышала только об одной, о той, которая пришла спасать сестер. А ведь убиты были все три, и она, и ее сестры, в один и тот же день и один и тот же час, господин! В один и тот же день и час их кровь пролилась разом. Как это случилось? В точности так, как написали в газетах: та дочь нашего друга, господина Шуцлинга, которая не была арестована, пришла со своими товарищами к тюремным охранникам, и они подкупили их большими деньгами, чтобы те выпустили сестер на свободу, но охранники не сдержали свое слово. Они дали сестрам выйти и тут же сообщили об этом начальству, и в тот момент, когда те две сестры уже собирались сесть в автомобиль к третьей, в них начали стрелять, и они умерли. Их ранили, и они умерли, господин. А сейчас пришла телеграмма от господина Шуцлинга, что и он нездоров. Я пойду посмотреть, не проснулась ли тетя».
Гинендл действительно проснулась. Она посмотрела на меня и сказала: «Ты ведь, наверно, голоден, сын мой. Садись и поешь. Смотри, я вспомнила — ведь ты сын Эстер. Как поживает твоя мать? Кажется, я что-то обещала тебе, да? Что ты скажешь о наших несчастьях? Лейбче, где этот Лейбче?!»
«Я здесь», — откликнулся Лейбче.
Старуха покачала головой: «Да, да, Лейбче, ты здесь. Почему ты не принес ему стул? Ведь он друг Арона. Сиди, дорогой мой. Как ты думаешь, есть надежда, что девочка выживет? Я ему говорила, моему Арону, еще когда он был маленький, — сын мой, держись от них подальше, не нравится мне этот Книбенкопф. То, что говорят, будто он хотел убить императора, это просто выдумка. Да сохранит нас Господь от голоса Иакова и от рук Исава [257] . Но то, что я вижу собственными глазами, это не выдумка, он одет в черную пелерину. Что это за сон мне приснился? Оставьте меня, я хочу вспомнить».
257
Намек на библейскую историю, когда слепой праотец Исаак, ощупав закутанного в овечью шкуру Иакова, сказал: «Голос, голос Иакова, а руки, руки Исавовы» (Бытие, 27:22).
«Вы видели хороший сон, тетя», — взволнованно сказал Лейбче.
«Ты хороший человек, Лейбче, — сказала Гинендл, — но это был плохой сон».
«Он превратится в хороший, тетя! Он превратится в хороший!»
«Замолчи!» — крикнула старуха. Она опустила голову и опять задремала.
«Боюсь, что она услышала то, что я вам рассказал», — шепнул мне Лейбче.
Глава шестьдесят четвертая
Расчеты
Подобно тому как зима в этих местах изобилует снегами и бурями, точно так же и лето здесь изобилует дождями и ветрами. Вот, взошло было солнце в полную силу, и радостный начался день, как вдруг померк солнечный лик, и подул ветер, и поднял пыль до самого горизонта. А когда ветер поутих, небо затянулось тяжелыми тучами, и пошли дожди, и земля размякла и превратилась в грязь. Из-за дождей, из-за ветров да грязи я вынужден теперь укрываться либо в гостинице, либо в Доме учения.
Госпожа Зоммер вернулась к себе и к своей печи и снова принялась варить вкусно — во-первых, потому, что варила так всегда, а во-вторых, потому, что Рахель перешла жить к матери.
Да, Рахель перешла жить к матери, и ее мать варила теперь для нее. Но я-то не мог наслаждаться тем, что готовила эта женщина, потому что сейчас она варила исключительно мясные блюда, чтобы Рахель ела побольше мяса. Вспомнили, правда, что я вегетарианец, и стали готовить для меня молочное, но я ел без всякого удовольствия, потому что в доме все насквозь пропахло мясом и жиром. Недостающее я опять восполнял фруктами. Если день был хороший, я покупал их у того христианина, а если шел дождь, то на рынке, а ел в Доме учения, чтобы в гостинице не приметили, что мне не по вкусу их еда.
Однажды, когда я сидел там за едой, пришел рабби Хаим. Я сказал ему: «Вот, купил свежие фрукты, чтобы произнести над ними благословение [258] . Не отведает ли господин со мной?»
Он сел и отведал. А дабы он не заподозрил, что я ем в Доме учения не ради спасения души, а просто ради плотского удовольствия — ведь фрукты явно были не совсем свежие, и рабби Хаим мог, чего доброго, подумать, что и благословение над ними я произнес много раньше, — я поспешил добавить: «Слышал я, что некий большой праведник был наказан в Грядущем мире за то, что ел мало фруктов. Пришли фрукты к Всевышнему и обвинили этого праведника в том, что им не хватало его благословения».
258
…чтобы произнести над ними благословение. — Есть пища, которую обычно едят не для насыщения, а для удовольствия — например, фрукты. Когда во время трапезы ее едят без хлеба (не имеет значения, сырой или вареной, и даже в том случае, когда она приготовлена вместе с другим видом пищи, относящимся к «сути трапезы», например с мясом), надлежит произнести соответствующее благословение: «Благословен Ты, Бог, Всесильный наш, Властелин вселенной, Который сохранил нам жизнь и довел до этого времени».
В другой раз рабби Хаим застал меня в ту минуту, когда я пытался открыть коробку сардин. Я попытался отвлечь его внимание от того факта, что то и дело ем в Доме учения, и принялся ругать технический прогресс. «Вот, — сказал я, — изобретают всякие машины, а не могут придумать такую коробку для сардин, чтоб открывалась без излишнего труда».
Но рабби Хаим не придал никакого значения тому, что я собираюсь есть в Доме учения, и лишь спросил, запасся ли я хлебом, потому что сардины требуют хлеба.
Когда дожди наконец кончились и земля чуть подсохла, я отправился, по своему обычаю, гулять и, гуляя, дошел до дома вдовы Ханоха. Самой вдовы не было — то ли сидела на рынке, то ли побиралась по деревням, как это делал в свое время Ханох, разве что Ханох побирался на телеге с лошадью, а вдова его побиралась пешком. Рабби Хаим увидел меня, вышел навстречу и пригласил зайти. Когда я вошел, он сказал: «Надо бы мне угостить господина фруктами, но тут нет фруктов, так не попробует ли господин то, что я сварил для детей?» — И поставил передо мной миску пшенной каши, добавив к ней немного меда.
Как доброе золото, наполняло пшено эту миску, а на нем сверкал чистейший, прозрачнейший мед, и они издавали тот самый запах, что в те давние солнечные дни, когда времена были нормальными и мир был полон радости. Много дней уже не знавал я вкуса вареной пищи в будние дни, тем более пшенной каши с медом. Но я ел со смешанным чувством, не зная, должен ли я заплатить рабби Хаиму за его угощение, и если да, то сколько. Наконец я все-таки сунул руку в карман.
Рабби Хаим тут же сказал: «Не нужно».
Я спросил: «Что, господин хочет с моей помощью выполнить заповедь гостеприимства?»
Он ответил: «Нет, я просто хотел похвастаться делом своих рук».
«Где это господин научился готовить такие замечательные блюда?» — поинтересовался я.
«Завтрашнее блюдо будет еще лучше», — сказал он.
«Вы так много умеете? Где же вы всему этому научились?»
«В стране своего плена я многому научился, — сказал он. — В том числе и этому».
С тех пор, когда бы я ни проходил мимо дома вдовы Ханоха, раз-другой в неделю, рабби Хаим выходил мне навстречу и приглашал поесть. Иногда он тоже ел со мной, а иногда не ел, а сидел напротив и перебирал крупу, которую вдова Ханоха перепродавала на рынке, или учил ее детей. И всякий раз, возвращаясь оттуда, я говорил себе: «До каких же пор я буду торчать в этой гостинице и все время искать пропитание для себя? Правда, хозяйка время от времени вспоминает обо мне и готовит мне обед, но запах жира и мяса, стоящий в доме, делает этот обед несъедобным, а кроме того, он ведь появляется от случая к случаю, причем чаще всего, когда я уже насытился фруктами или сардинами с хлебом, и тогда мне приходится есть второй раз, на полный желудок. Если же понадеяться, что хозяйка обо мне вспомнит, и не есть в другом месте, то она наверняка забудет приготовить для меня, и я останусь голодным».