Путы для дракона
Шрифт:
Он всё-таки боится. Недаром стоять здесь, в сумеречной тишине, даже приятно.
«Но неудобно, — напомнил он себе. — Меня ждут».
И он снова начал спускаться.
… Они превратили библиотеку в уютную гостиную: засветили свечи во всевозможных канделябрах — он постоял немного и вдруг уловил связь между своим приходом и «поведением» свечей, огонь которых заметно затрещал, щедро разбрызгивая искры, и чем дольше Леон стоял близко к ним, тем громче становился огненный треск; команда также живописно расставила кресла, а может, не расставляла, само собой так получилось — и теперь присутствующие
Кого он здесь не ожидал увидеть — своих сыновей. Юлий негромко говорил с Брисом. Марк внимательно слушал Володьку, который что-то азартно рассказывал ему и доку Никите. Леон машинально обежал глазами библиотеку. Не может быть, чтобы отсутствовал Мигель. Ну конечно… Самый тёмный угол. Фигура, сливающаяся с мягкими тенями и приглушёнными линиями. Что-то блеснуло: Мигель поднял глаза.
Леон побаивался своего среднего сына. С Юлием общался легко: тот всегда доброжелательно относился к нему и часто появлялся в квартире Андрюхи, едва он, как сам заявлял, начинал скучать по отцу. Марк сначала отца дичился, долго присматривался к нему — и как-то внезапно перенял привычку Мишки держаться всегда ближе к Леону и, что ещё поразительнее, — привычку сжимать отцовскую ладонь в минуты, когда парня что-то беспокоило. Честно говоря, Леон не знал, чему больше удивляться: тому ли, что Марк перенял привычки Мишки; тому ли, что сам Мишка быстро и незаметно повзрослел и в отцовской поддержке не нуждался, какой-то весь успокоенный, уверенный в себе.
Мигель будто стоял на отшибе. Смотрел на отца и не видел его. Чтобы заговорить — только через третье лицо. Пару раз Юлий пробовал втянуть его в общий разговор. Мигель отворачивался, а однажды Леон услышал его реплику: «Э т о т мне не нужен». Он не обиделся. Он знал, что т о т Леон в какой-то степени виноват перед сыновьями. И эту вину нынешний Леон с готовностью взвалил на свои плечи.
… Брис уже спешил навстречу.
— Добрый вечер, Леон!
Остальные приветливо покивали и вернулись к прерванным беседам. Вроде всё мирно и спокойно. Почему же Леону почудилось, что в библиотеке тонко зазвенела, словно нечаянно тронутая, до упора натянутая струна напряжения?
— Садись, Леон, есть разговор.
Сев в винтовое кресло, слегка качнувшееся под его тяжестью, Леон увидел, что Мигель вышел из своей укромной тени и ставит в плотные ряды стеллажа небольшой томик. Затем он развернулся и стал сонно разглядывать ближайший канделябр с потревоженными свечами. Неужели он и впрямь читал в сумерках?
— Разговор?.. О чём?
— Да что вы все какие серьёзные! — энергично вмешался Игнатий. — Давайте-ка все немного расслабимся! Я и бутылочку с кухни уволок. Надеюсь, хозяин шибко ругаться не будет? Тут по глоточку всего-то… Ну-ка, Леон, нюхни. Как оно на твой вкус?
Леон решил отказаться от выпивки, но пока ему предлагали лишь пробку от плоской бутылочки, больше похожей на фляжку. Пробка чуть блестела от попавшей на неё жидкости, и Леон взял её осторожно, чтобы не испачкать пальцев: Ангелина унюхает — не так поймёт.
Он подносил пробку к носу и уже не видел, как напряглись, привстав, его товарищи по скитаниям, как оттолкнулся от стеллажа и зашагал к нему Мигель… И как затаилась за не закрытой им дверью в библиотеку женщина.
Он вдохнул. И смрадная вонь врезалась в него точно меч, разрубающий сверху донизу.
Глава 3.
— В следующий раз лучше где-нибудь, но не в помещении.
— Кто же ожидал такой бурной реакции? В прошлый раз было спокойнее.
— «Следующий раз»? Следующего раза не будет. Будет — последний.
— Почему это последний?
— Жидкости осталось всего ничего. Подсыхает… Кстати, одновременно она концентрируется. Может, отсюда и действие мощнее?
— Папа, ты меня слышишь? Ты можешь открыть глаза?
Чья-то сострадательная ладонь помогла ему приподнять собственную, изнывающую от боли голову. Он разлепил больные, тяжёлые веки, увидел крепко сжатый рот и сразу сообразил, на чьей сострадательной ладони он устроился — на ладони Романа.
— Что за жидкость?
— Толком в себя не пришёл — уже командует! — радостно сказал Рашид.
Ему помогли подняться и усадили не в винтовое кресло, а в единственное деревянное, с облупившимся лаком на резной спинке, помнится, его любимое.
— Так что там с жидкостью?
— Напрочь не помнит. Каждый раз объясняй заново! — пожаловался Брис. — Леон, охотничий домик помнишь? Помнишь, как на тебя подействовала комната Мигеля? Я тогда на всякий случай собрал биологические остатки от превращения Мигеля, ту слизь с резким запахом, и добавил его же крови. Собрал всё, что можно было отскрести. Мы не знаем, как всё это действует, но систему твоих блоков жидкость пробивает и вытаскивает на свет Божий тебя настоящего. В настоящий момент жидкость активно заканчивается, поскольку док Никита получил неплохое наследство и осуществил давнюю мечту: купил шикарное лабораторное оборудование и теперь пытается выяснить, каким образом жидкость сметает твои укрепления.
— Зачем вы… Зачем?
— Мы собираемся в поместье Юлия раз в два месяца, чтобы вернуть тебя. Перед тобой стоят три задачи. Во–первых, научить Мигеля ограничениям. Юноша так запущен в этом отношении, что мы сами не решаемся взяться за его обучение. В нужный момент только ты можешь обуздать его. Во–вторых, сразу после работы с Мигелем ты изучаешь собственную блокирующую систему. Последняя команда в этой системе, как мы поняли, начисто смела из твоей памяти все твои знания о ней. Володь, тетрадь у тебя с собой? Вот тебе, Леон, тетрадь с твоими записями о тех блоках, которые ты расшифровал в прежние свои возвращения.
— Я записывал? — недоверчиво спросил Леон.
— Блокирующие команды работают и работают очень хорошо, — сказал Юлий. — Первую запись сделал я. Ты разрешил мне посмотреть на ограничения и пройтись по ним — по тем из них, конечно, которые ты уже нашёл. А во второй раз выяснилось, что ты абсолютно ничего не помнишь, и пришлось вести поиск с самого начала. Мне пришлось показать тебе блоки, иначе ты бы потерял время. А пока ты разбирался дальше, я записал внешний, расшифрованный слой системы. Вот, взгляни. Видишь: первые страницы моим почерком, следующие — твоим.