Пьяная Россия
Шрифт:
Тут прилетели два корабля, поменьше этого. И послушный их воле, наш корабль закрыл все свои люки и двери, выключил огни, погрузившись в темноту, бесшумно полетел под двумя спасателями, вероятно, в нору-лабораторию сооруженную где-нибудь в горах или в глубинах какого-нибудь горного озера.
А мы, заливаясь смехом, взобрались без труда обратно, к нашему лагерю. Бесцеремонно разбудили всех и заставили выслушать наш рассказ. Удивлению и восклицаниям не было предела. Тут же самые умные среди нас заметили, что надо бы молчать о случившемся, иначе замучают спецслужбы
С тех пор прошло без малого с год. Мы по-прежнему молоды и полны сил, ни болезней, ни старости и в помине нет. За этот год мы с актером очень подружились и как ни странно полюбили друг друга. А потом взяли да и обвенчались и теперь собираем чемоданы, чтобы уехать в Америку, в Голливуд. Моему мужу американские продюсеры предложили главную роль в одном суперфильме. И невдомек им, что ему не тридцать, а восемьдесят лет исполнилось в этом году. Мне же дают не больше двадцати, хотя я уже справила свое пятидесятилетие. Единственное, что нас смущает – документы, но оказалось, тоже не проблема. На Руси живет немало народу по поддельным паспортам, а уж в Америке кому до кого есть дело, а?..
Уркаганы
Костя Зубов с погоняло «Зуб» откинулся с зоны. После шести лет колонии строгого режима, свобода несколько напрягала. «Зуб» любил тюремный режим, любил, как это ни парадоксально звучит, быть одним из зеков. Обожал ходить строем, шить домашние тапочки, за которые тюремное начальство даже выплачивало кое-какую деньгу. «Зуб» нормально относился к тюремным завтракам, обедам и ужинам. Он совершенно не ждал посылок с халвой с воли. На воле его никто не ждал. Родителей он не знал, был отказником, приютским, интернатским, одним словом, сиротой и скудная пища в виде перловой каши была привычна для него, как привычен день за окном.
Однако, «братки» по отряду снабдили его адресом и «Зуб» сразу же нашел пристанище в доме товарища по колонии Ивана Колокольчикова, с кратким погоняло «Колокол».
«Колокол» встретил Костю вполне радушно. В большом доме места хватало. И пока «Колокол» хлопотал с праздничным обедом по случаю приезда дорогого гостя, Костя решил осмотреть дом.
Небольшая комнатка, в которую Костя забрел чисто случайно, была оклеена синими обоями с рисунком мультяшных персонажей. У окна покачивались подвешенные к потолку две белые люльки. Из одной доносилось беспрестанное агуканье, из другой бренчание погремушек. Он подошел, заглянул, осторожничая.
Два младенца: один в розовых пеленках, другой, в синих, глянули на него из люлек. Костя принялся играть с ними, надувать щеки, высовывать язык. Дети реагировали бурно, смеялись и протягивали к нему руки.
Зашедший на шум «Колокол» объяснил, что двойняшки не его дети и отвел Костю в другую комнату, где мать обоих детей спала, сидя на стуле, уронив вязанье на колени. Ранние морщинки перечеркнули ее высокий лоб, залегли глубокими складками возле губ. Нешуточное дело поднять сразу двоих детей, тем более поднять в едроссовской России. И, когда приятели, уединившись на кухне, выпили, закусили, «Колокол» нервно оглядываясь на закрытую дверь, рассказал свою историю:
– Любил я ее очень. Поклялся с зоной завязать, но сел по «мокрому» делу, а когда вышел, обнаружил ее брюхатую с очкариком.
– Очкариком? – не понял «Зуб».
– Да, понимаешь, – вспылил «Колокол», – хлюпким таким очкариком, никудышным, никаким. Убил я его!
Коротко доложил он «Зубу» и продолжил, задумчиво:
– У меня привычка была. Всегда на языке бритвенное лезвие держал. Ходил, молчал, бритва во рту, какие разговоры? Ну и плюнул я очкарику в глаз, он как раз очки снял, протирал платочком и мне, гад, лекцию моральную читал. Будто я этих лекций в зоне не наслушался.
Они выпили, закусили.
«Колокол» помолчал и продолжил:
– Очкарик мне встречу у реки назначил, на безлюдном месте, чтобы никто не мешал меня пропесочивать. И, только он начал занудствовать про семью и обязательства, и как нехорошо, мне, человеку второго сорта, рецидивисту лезть в его семью, как я плюнул, а он, взял и сдох!
– Это от бритвы-то? – не поверил «Зуб» и невольно провел рукой по тыльной стороне руки, где виднелись белые шрамы от многочисленных порезов бритвой. По молодости Костя часто наносил себе увечья, не желая жить, да и что у него была за жизнь, между нами говоря?
– От бритвы, – подтвердил «Колокол», вздыхая, и продолжил, – я к нему камни привязал и столкнул в реку. Утоп, гадом буду!
– Утоп! – согласился «Зуб».
– А портфельчик свой оставил, – доложил «Колокол», – в портфеле бумаги, письма накаляканные его рукой. Деловые письма!
«Колокол» замялся, вспоминая:
– Курьером, что ли он работал или экспедитором, не знаю! Только я эти письма отнес к одному умельцу, умелец деньги рисует, так что ему стоило чужой почерк подделать?
«Зуб» кивнул, понимая. «Колокол» продолжил:
– Написали мы с ним письмо. Дескать, извини, жена, но твоя брюхатость мне поперек горла встала, у меня карьера, дела, так что сама как-нибудь разбирайся. Одним словом, написали так, будто смылся очкарик!
– И она поверила?
– Так ведь расчет был как раз на то, что большинство русских мужиков именно так и поступают, козлят, в общем, в отношении женщин. Она, когда письмо получила, – кивнул «Колокол» на закрытую дверь, – принялась плакать, тут ее и скрутило, увезли на «скорой», малыши раньше срока родились, но ничего, здоровенькие, оклемались.
– Здоровенькие, – кивнул «Зуб», вспоминая активных младенцев в люльках.
– Тут я и подоспел, – коротко сказал «Колокол», – стал приходить к ней, помогать, ну она и привыкла, сама предложила поселиться у нее на правах хозяина.
Они выпили, закусили, помолчали.
– Одно меня беспокоит, ну как всплывет очкарик?
– Всплывет! – тут же согласился «Зуб». – Скелетиной сделается, из пут выскользнет и всплывет.
– Что тогда? – пытливо заглядывая в глаза товарищу, спросил «Колокол».