Пять баксов для доктора Брауна. Книга четвертая
Шрифт:
— Может быть, мистер Маллоу успеет… — начала было доктор, но Саммерс перебил.
— Ни черта он не успеет. Все, может быть, уже произошло. Во сколько он вчера приезжал, в двадцать минут одиннадцатого? Сейчас без четверти два, а я понятия не имею, где он.
Снизу раздался звонок, потом еще один, затем в дверь застучали, и доктор спустилась вниз.
— Ну, вот видите, все в порядке, — сказала она, вернувшись. — Мистер Маллоу просто немного задержался в Детройте. Он пытался телефонировать, но из-за сильного ветра на станции неважная связь. Вот теперь примите ваше лекарство и…
Коммерсант спал. Он видел во сне Уинчендон и игрушечную лавку. Все полки в лавке были забиты головоломками: большими и малыми, ярко раскрашенными и попроще, дешевыми и невероятно дорогими… Сам он лежал на полу и тоже собирал головоломку. Но не мог это сделать потому, что больно было повернуться на правый бок. На левом с непривычки ничего не выходило.
Суббота, 23 декабря 1910 года
— Счаст-ли-во-го Рож-де-ства! Счаст-ли-во-го Рож-де-ства! — кричала кому-то соседская девица за окном.
Доктор Бэнкс, упрямо делавшая вид, что совершенно ничего не слышит, продолжала читать письмо:
"… продолжаю расследование. Сегодня отец Эбендрот сделал признание: один человек на исповеди сказал ему, что виновен в греховной радости: скоро с вами будет покончено. Этот человек — Харви.”
Доктор замолчала.
— Ну? — потребовал коммерсант.
— Мистер Саммерс, я должна вас предупредить: Харви говорит это со дня своей свадьбы. Пустые угрозы вообще в его характере. Так что эта версия не годится. Она не достовернее остальных.
Доктор внимательно посмотрела на пациента.
— Я спокоен, — произнес тот.
— Кроме того, вы, вероятно, знаете: мисс Дэрроу слишком любит детективы. Она всю жизнь прожила здесь, ее существование крайне бедно событиями, и она понятия не имеет о… о многих вещах. Так что, боюсь, ее так называемое расследование…
— Это я и сам знаю. Что там, дальше?
— Дальше она пишет, чтобы вы выполняли мои рекомендации.
— Да что вы?
— Клянусь вам.
— Ну, читайте.
"Мистер Саммерс, доктор Бэнкс говорит, что вы ведете себя не очень хорошо. Выполняйте ее рекомендации, и скоро поправитесь. Счастливого рождества, сэр!”
К письму прилагался бумажный пакет. В пакете оказались твердые темно-красные яблоки, жестянка нуги с орехами и кулек лакричного ириса.
Саммерс заглянул в пакет, но там больше ничего не оказалось. Коммерсант потемнел лицом.
Доктор молча забрала пакет.
— Зачем вы сказали ей неправду?
— Еще не хватало ей знать эту правду, — пробормотал пациент.
— Не знаю, — скептически отозвалась доктор. — Если мисс Дэрроу обратила внимание на машину, что, кстати, очень может быть, ей не составило труда обнаружить некоторую несообразность между повреждениями авто и, гм, вашими. У машины всего лишь слегка поцарапан борт.
— А, вот вы к чему. Да, тут не грех и додуматься. Ну, один раз вы уже ей наябедничали. Какая разница?
— Не передергивайте.
— Ох, Боже мой. Ну, скажете правду.
— Чтобы ее хватил удар?
— Ну, скажете, что не знаете.
— Я не имею привычки врать.
Пациент возвел глаза потолку.
— Что вы от меня хотите?
— Я буду вынуждена сказать ей, чтобы она спросила вас сама.
Доктор Бэнкс ждала ответа, и только через минуту поняла, что его не будет: коммерсант молча отвернулся.
“Автомобильный сервис Саммерса и Маллоу”. Около десяти часов утра
М.Р. вышел на улицу и мрачно сунул руки в карманы. Рождество, чтоб его!
— Пункт двадцать один! — закричал механик, который продолжал сочинять свой труд по мировому переустройству. Законодательно отменить вывески "Магазин такого-то”, "Смит и сыновья”, "Автомобили Форд-Мотор”, и ввести вместо них: "Пищевые продукты”, "Одежда”, "Автомобили”, "Универсальный магазин”.
— Зачем? — машинально спросил М.Р.
— Сейчас ведь как? — продолжал горячиться механик.
— Как?
— Как? Это я у вас должен спрашивать, как!
"Старый маньяк”, — подумал Дюк, а вслух сказал:
— Вы рассказывайте, мистер Халло, рассказывайте.
— Вот смотрите, — механик немного успокоился, — вот вы заходите в этот ваш "Эмпориум”, а там вывески: "Куппенхеймер-Брюхенхмеймер", "Эрроу-шмэрроу" и прочие. Вот мы их, значит, все поснимаем, вывески эти, и развесим другие: "Кальсоны", "Кровати", "Кухонные шкафы". Потому что если человеку нужны кальсоны — то ему нужны кальсоны, а не куппенхеймер! Я вообще не знаю, может быть, на какое место этот куппенхеймер надевают! И если я хочу купить себе носки — то мне куда удобнее прийти в место, где собраны все носки, и висят — здесь красные, там — черные, а не носиться по тысяче лавок, как черт знает, какой гусь!
Механик носился за носками, как черт знает, какой гусь, в местную лавку, единственный раз. Но он не считал это обстоятельство существенным.
— Пункт двадцать два, — продолжал он. — Сообразно пункту двадцать один отменить также мелкие частные магазины, а вместо них водворить масштабные торговые залы, благоустроенные и отвечающие всем санитарным и пожарным нормам. Финансировать их будет, конечно, правительство.
— Да, кстати, — сказал невпопад М.Р. Маллоу, — я все хотел вам сказать, сколько стоит тонна зерна.
— Какого зерна? — поразился механик.
— Того, за которое, как вы говорили в каком-то из своих пунктов, следует выделять благоустроенную квартиру.
— Я говорил? Ах да. Да, да, да!
— Что “да”? — Маллоу чиркнул зажигалкой, прикуривая. — Тридцать баксов она стоит.
— Тридцать баксов за тонну зерна! — Халло ухватился за голову. — Тридцать баксов! Нет, решительно пора делать революцию!
“Вот же не везет человеку”, — машинально подумал Дюк, глядя, как механик в исступлении мечется по двору.