Пять капель смерти
Шрифт:
До этого письма сыск благополучно не имел отношения к битве гигантов. Теперь все изменилось. Во всяком случае, для Ванзарова. При любом результате он окажется врагом либо охранки, либо особистов. Как вести себя с ведомством Макарова, Ванзаров представлял. Но если в него вцепился еще и Герасимов, ситуация значительно осложнялась.
Беда эта стала обратной стороной популярности чиновника по особым поручениям. В верхах знали: если некому поручить — надо поручить Ванзарову. Слава сыграла с ним дурную шутку. Чиновнику нельзя выделяться. Только об этом теперь поздно сокрушаться.
Посланник ждал.
Ванзаров протянул листок:
— Знаете, что с этим делать?
Маскарадный торговец скомкал письмо, бросил в пепельницу, что пылилась на письменном столе, и достал серные спички. Добротная бумага сгорела быстро. От пепла заструился дымок. Он вытащил газетный кулек, заготовленный заранее, и вытряс пепел. Кулек был спрятан за пазуху. Протянув новый запечатанный конверт, прихватил свое торговое богатство и, не прощаясь, исчез.
Глафира высунулась из двери:
— Дымом, что ли, барин, у тебя пахнет?
— Выйдите, пожалуйста, вон.
Оставшись один, Ванзаров вскрыл конверт. Выпала небольшая фотография, какие прикладывают к личному делу агента. Могу поспорить: даже он — умный и проницательный — испытал некоторое удивление. Хотя всегда отрицал этот факт. Тем не менее было чему удивиться. Лицо, смотревшее в карточки, будто дразнило: «Ну что, голубчик, получил по вороненым усам!»
В конверте не нашлось сопроводительной записки. Ванзаров заглянул на обратную сторону снимка. Наклейка с инвентарным номером сообщала: «Кличка: Шмель. Дата вербовки: 07.08.1903. Фамилия по паспорту: Полонская Ника Карловна, 1880 года рождения».
Филеры Курочкина присвоили ей кличку Ласка. Мистер Санже знал ее как Елену Медоварову. Под каким именем знает ее профессор Окунёв? И кого искать на самом деле? — вот главный вопрос.
Рядом с полусумасшедшим профессором оказались агенты охранки и Особого отдела. Одна — хладнокровная убийца. Во всяком случае, Макаров в этом уверен. Другая чем-то крепко насолила Герасимову. Неудивительно, что они так легко ушли от слежки. С такими мастерами филерам тягаться сложно. Каждая из них могло подстроить отравление Наливайного и Толоконкиной. Только зачем?
Ванзаров признался мне, что у него остался один аргумент. Обе барышни — молодые, красивые женщины, странно похожие друг на друга. Что толкнуло их на предательство и преступление? Они узнали нечто важное от профессора. Это «нечто» могло быть жидкостью, которую Лебедев упорно называл сомой. Вопрос: что, если это действительно эликсир жизни? Или страшный, бесследный яд? Или древний демон, которого разбудил любознательный Фауст? Ответы могли быть разные. Странно другое: почему этим составом так интересуется политическая полиция?
В любом случае дело принимало скверный оборот. Барышни слишком серьезные.
Следовало принять кое-какие меры предосторожности. Ни детям, ни сестре нельзя выходить из дому до конца расследования. Чтобы не напугать Софью Петровну до смерти, Ванзаров решил все свалить на революционные настроения и забастовки рабочих. Ничего другого ему не оставалось.
Скажу вам, Николай, как товарищу по службе: в предчувствия я не верю. Не привыкли мы в кавалерии предчувствиям доверять. Надо в седле крепко держаться, шашкой рубить и от эскадрона не отставать, какие тут предчувствия. Но когда Курочкин телефонировал и сообщил, что одну из барышень можно взять, что называется, тепленькой, у меня в душе шевельнулось: не может быть такой легкой удачи. Чтобы хитрая бестия вот так взяла и сама пришла в руки полиции? Но Курочкину тоже нельзя не доверять. Такой радостный, говорит: буду вас на месте поджидать.
На всякий случай Ванзарову докладывать не стал. Собрал агентов самых крепких и ростом отменных, погрузились в пролетку, приехали на Невский к «Сан-Ремо». Курочкин уже тут как тут, подбегает довольный, сияет. Спрашиваю:
— Чего такой счастливый?
Он мне:
— Теперь официальный жених. Предложение сделал со всеми романтическими финтифлюшками, кольцо преподнес и все такое. И сюда раньше вас успел.
Я еще подумал: как это он все успел? Весь Невский обежать и женихом стать? Чудеса. Истинный талант. На улице стоять незачем, заходим внутрь.
Портье, мальчишка совсем молоденький, как нас увидел, только бровью недовольно повел. Стоило Курочкину вперед выбежать, как он навстречу бросился, кланяется, «чего изволите», спрашивает. И как Курочкин на этот народ впечатление производит?
Спрашиваю:
— Где чемоданы?
Портье безумными глазами на меня смотрит, потом на Курочкина и на меня снова. И руки у него натурально осиновым листом дрожат. Курочкин его за локоть поддержал:
— Хватит дрожать, ничего тебе не сделаем. Неси чемоданы.
Глаза у мальчишки чуть из орбит не вылезли, лепечет:
— Так ведь нету их…
— Как так нету? — спрашиваю.
— Так это… В полицию забрали-с.
— Что значит: «в полицию»? В какую полицию? Мы и есть полиция…
— Вот как господин этот ушли-с, — портье на Курочкина кивает, — минут через пять приходит дама и спрашивает: «Сыскная полиция была?» Я говорю: «Вот как, разминулись». Они-с и говорят: «У меня срочный приказ доставить чемоданы начальнику сыскной полиции». Я, конечно, удивился, порядок понимаю, говорю: «А нельзя ли какой документик?» Она говорит: «Можно» — и вытаскивает гербовую бумагу. Ну, я, признаться, читать не стал, вижу — все официально-с, правильно. Да и дама вызывает уважение-с…
— Продолжайте, — говорю ему.
— Пошел за чемоданами, принес и говорю: «Можно ли какую расписочку?» Дама говорит: «Конечно» — и тут же пишет… Вы позволите?
Заходит за конторку и протягивает бумагу в пол-листа. Читаю. Вот вам слово, Николай: если бы записка не являлась важнейшей уликой, разорвал бы ее в мелкие клочки. Но ничего, с характером справился, бумажку сложил аккуратно, спрятал в нагрудный карман и одарил Курочкина таким взглядом, что будь он лошадью — пал бы от тоски. А вот портье улыбнулся: