Пять капель смерти
Шрифт:
— Что дальше, любезный?
— А ничего-с… Отнес даме чемоданы, посадил на пролетку. Она мне червонец дала, сказала: «Благодарность за труды от сыскной полиции». Если дама с таким документом от полиции приходит, разве могу отказать?
— Как выглядела дама, сможешь описать?
— Высокая, пелерина серая, голос приятный.
— А лицо какое?
— Не могу знать-с. Они-с черной вуалью прикрывали.
Вот так, Николай, с моим участием сыскной полиции поставили мат. Нет, не мат: об нее вытерли ноги, фигурально выражаясь. И я точно
Через час докладываю Ванзарову о невероятном провале.
Он выслушал и говорит:
— Во всем есть положительная сторона.
Я прямо не сдержался, спрашиваю:
— Что же тут положительного?
— Скажите, ротмистр, — он мне, — дама в вуали, забравшая негатив в ателье, и та, что оставила расписку, одно лицо?
— Нет сомнений! — говорю. — Стиль один: наглый и напористый. Лицо скрыто черной сеткой. Сомнений нет: одна и та же действовала.
— Для вас вуаль — доказательство?
— Нет, но… Как же иначе?
— Кого на эту роль прочите: Ласку или Вертлю?
— Думаю, Ласка.
— Почему?
— Мне так кажется…
— Вот это правильно: кажется. Так же вам кажется, что это одно лицо. Что совсем может быть не так. Это и есть положительный вывод.
— Совсем не такой вывод вижу.
Ванзаров явно заинтересовался:
— И какой же?
— Они же вдвоем действуют, — говорю. — Преступный дуэт: одна голова, а другая — боевик. Конечно, наглость — важное качество для преступника, но точный расчет не заменить. Одна — исполнитель. А руководит ею умная, невидимая и оттого еще более страшная.
Начальник мой ждет: есть еще что в умственном запасе? Я скромно молчу. Он и говорит:
— Ротмистр, логика — это не фантазии, а связь фактов. В вас погибает автор криминальных романов. Подумайте, пока не поздно, может, бросить вам сыск? Такие фантазии в нашем деле помеха. Барышни на вас произвели впечатление, но не стоит из-за этого плести вздор.
— Но как же…
— Да вот так! — обрывает Ванзаров. — Мы ничего не знаем наверняка. Даже как их зовут не знаем. Ваша Ласка на самом деле не Елена Медоварова, а Ника Полонская. Хотя и это, скорее всего, выдуманное имя.
— Как узнали?
— Неважно. Поверьте на слово. Мы не знаем, какое они имеют отношение к Окунёву. И вообще ничего не знаем. Даже не знаем, как они могли узнать номер моего домашнего телефона.
Я насторожился:
— Они вам звонили?
— Я вам этого не говорил! — Ванзаров заявляет. А сам уже злится.
Я-то его как облупленного знаю, насквозь вижу. А все потому, что не клеится у начальника моего расследование. Рассыпается.
— Что вы скажете на это? — продолжает и берет записку: — «Изымаются два чемодана дорожных по распоряжению главного сыщика сыскной полиции Ванзарова», и затейливая подпись. К чему эти игры?
— Не могу знать, — говорю.
— В том-то и дело… А вы: стиль, вуаль.
— Прошу простить, ошибся…
— Не берите в голову, ротмистр.
Начальник мой строгий, но отходчивый. Что приятно.
— Про барышень с фамилией Окунёва узнали? — продолжает.
— Так точно.
— И ни одна не имеет отношения к профессору?
Что тут скажешь? Наверняка знал заранее. Или поразительная догадливость. Как он умеет? Ума не приложу. Ну, не об этом речь. Вижу, задумался крепко. Выждал, сколько могу, спрашиваю:
— Что делать с Курочкиным?
Он очнулся и говорит:
— Будем доверять Афанасию, как и прежде.
— За такую халатность в военное время его бы судом армейского трибунала…
— Мечислав Николаевич, среди наказаний нельзя выбирать между расстрелом и немедленным расстрелом. Так всех агентов перепугаете. Наказывать опытного сотрудника из-за одной промашки недопустимо. Ошибиться может каждый. Важно, чтобы человек осознал и не повторял ошибку.
Не мог я согласиться, не мог, и все. За проступок по службе должно следовать неотвратимое наказание. А все эти либеральные методы не одобряю. Но не станешь же с начальником спорить. Ему виднее.
— С дамой все ясно, упустили. Что с квартирой?
Принялся описывать обыск в пятом номере меблированных комнат «Сан-Ремо».
Портье провел на второй этаж. Курочкин, конечно, сзади плелся как побитая собачонка. Только мне от этого не легче. Открыли номер. В большой комнате, что гостиной считалась, витал странный запах. И в спальне. В ванной комнате он тоже ощущался, но там перебивало духами и ароматным мылом. Начали мы обыск, обшарили каждый клочок мебели, каждую щелочку, каждый уголок. У меня сложилось мнение, что жилище покидали в большой спешке. Повсюду разбросаны шпильки, заколки, платочки, чулки и даже пуговицы. Платяной шкаф распахнут, вешалки раскиданы. На кровати беспорядок, простыни и одеяла скомканы, ковер задран. Но вот так, чтобы какая вещь указала на личность, — ничего.
Портье как разгром увидел, побежал за хозяином. Вчера вечером, когда постоялица покидала номер, коридорный поленился проследить, все ли в порядке. Теперь будут расхлебывать.
Все, что агенты на стол складывали, я осматривал. Ничего особенного не попалось: бутылки из-под ликера и шампанского, хрустальные бокалы, парфюмерные скляночки. Один агент отодвинул диван и нашел за ним пустой пузырек, в каких аптечные микстуры хранят. Другой нашли под ванной. Запах от них мерзкий, как от лекарства. Приказал, чтобы Лебедеву доставили на осмотр. На этом все.
— Сому нашли? — спрашивает Ванзаров.
— Никак нет, — отвечаю.
— На стенах или на полу знак пентакля имелся?
— Не было такого… Сделал все, что мог. Оставил двух агентов в засаде.
— Верное решение. Пусть берут всех, кто в номер сунется. Сначала поймаем, а потом будем выяснять, кто таков. Больше ничего интересного?
— Ничего, — говорю. — Кто-то ошибся номером, но это не в счет.
У Ванзарова усы приподнялись, так ему интересно стало.
— Могу знать подробности?