Пять лет замужества. Условно
Шрифт:
Его жена – это совсем другое дело... Градоначальница – женщина весьма жесткая, если не сказать жестокая, ей чужды такие качества души, как простодушие или наивность. Жители города N, в особенности те из них, кто был так или иначе приближен к семье мэра и вхож в его дом, хоть и ненавидели её, но тихо, как говорится, «про себя» или «между собой» и больше всего на свете боялись впасть к ней в немилость, а потому и метали перед ней бисер с утра до вечера, а кое-кто умудрялся делать это и по ночам... Это и понятно – Светлана Тимофеевна не вязала ни носков, ни свитеров, ни шапок, ни шарфов – она вообще не представляла себе, каким образом может что-то получиться посредством клубка ниток и спиц.
«Светику» или «Солнышку», как звал её муж, два месяца назад стукнуло пятьдесят пять лет, однако
Пока госпожа Коловратова оценивающим взором уставилась на подаренные два года назад Юриком Эразмовым серьги с изумрудами в Анфисиных ушах, скажем ещё, что... Право же, неловко как-то говорить об этом, но и скрыть никак нельзя, поскольку невозможно лишить читателя полного представления о главном человеке города N.
Итак, Светлана Тимофеевна – развратная женщина с резко выдающейся нижней челюстью и вставными пластмассовыми протезами, начавшими синеть у «корней», из-за коих, как метко было подмечено Катериной Андреевной Арашковой, в данный момент мучившейся в туалете после трёх выпитых стаканов крепко настоянной коры крушины, градоначальница опасается прилюдно есть – боится, как бы зубы не выпали. Ещё пара штрихов, и образ госпожи Коловратовой будет завершён.
Недостатки Светланы Тимофеевны, которые оглашались ею самой, чудесным образом превращались в достоинства, стоило им только слететь с её уст, подобно стайке бабочек с капустной грядки, а поскольку супруга мэра (как, наверное, уже догадался читатель) состояла из одних пороков и изъянов, то если её слушать – в целом мире не сыскать женщины правдивее и добродетельнее:
– Да! Я не скрываю, что люблю выпить и пью много и говорю об этом! Я – алкоголик и тем горжусь! – кричала она на всех углах. – Да! Я люблю мужчин! И что из этого? Разве это плохо – мужчин любить? Это прекрасно, и я тем горжусь!
Вообще говорит она резко – слово, сказанное ею, было похоже на булыжник, летящий в бездну.
Вот кого уж действительно любила эта «наидостойнейшая» женщина – так это своего единственного семнадцатилетнего сына Митеньку, который похож с отцом, как две капли воды – та же стать, те же трясущиеся в недовольстве щёки... Только прыщав он еще в отличие от своего батюшки, но ничего – это возрастное. Замечу, что Дмитрий Савельевич уже вовсю испытывал настоящий мужской интерес к слабому полу, только вот слабый пол ответного интереса к нему не чувствовал – то ли из-за прыщей, то ли из-за матушки, которая всем в городе уши просверлила, что для своего Митеньки она подыщет достойную девицу с капиталом.
Однако вернёмся в холл, к нашей героине, а то ещё чего доброго Светлана Тимофеевна проделает дырки в Анфисиных серьгах с изумрудами своим испепеляющим взглядом.
– Надолго ль к нам? – спросила Коловратова гостью и расплылась в улыбке, отчего её нижняя челюсть ещё больше выдвинулась вперёд. Распекаева в ответ улыбнулась своею фирменной, очаровывающей улыбкой и снова затянула песнь о суматошной столичной жизни, о бетонных, душащих её стенах – одним словом, о том, что приехала она в великолепный, поистине волшебный город N исключительно по причине заевшей её московской суеты. Надо заметить, что в речи нашей героини то и дело сквозила наглая, неприкрытая лесть, которую, несмотря на весь свой рационализм, прямолинейность и отсутствие детской наивности, госпожа Коловратова приняла за чистую монету. В душе градоначальницы на мгновение даже зависть к длинным серьгам с лучшими уральскими изумрудами и мраморной коже собеседницы приутихла, но вспыхнула
– Ой, и не говорите! – воскликнула она тем тоном, который, несомненно, был рассчитан на сочувствие хозяйки особняка. – Материала не хватило, чтоб спину прикрыть! Вот так и живу! Всё ради сестры, всё для неё – я ж ведь Люсе вместо матери! Выпросила она два метра себе на топик. Сами посудите, могла ли я отказать сиротке? Уж лучше, думаю, буду с голой спиной ходить, чем единственную родную душу обделю в такой малости, как два метра какой-то тряпки! – и на глазах у неё выступили слёзы.
– Ах, бедняжка! Сиротинушка! Такая молодая, а уж о сестре заботитесь! – Коловратова всхлипнула, хрюкнула несколько неприлично и, вытянув из того места, где по идее должна быть соблазнительная складка груди, бесконечно длинный носовой платок не первой свежести, высморкалась в него от души – трубно, с удовольствием. И в секунду все страхи и переживания по поводу того, что эта столичная штучка отобьет у неё всех верных поклонников и воздыхателей, улетучились, растворившись в заряженном праздником воздухе по поводу четырёхсотлетия основания города. – Идёмте, идёмте, я вас со всеми познакомлю! – и Светлана Тимофеевна, проникнувшись к нашей героине тем чувством, которое напоминало её трепетное отношение к единственному, обожаемому сыну Митеньке, схватила Фису за руку и поволокла в залу.
Тут зеркальный паркет уже топтало великое множество самых что ни на есть разнообразных пар обуви – туфель, босоножек, топорных лодочек, грубых башмаков, лаковых ботинок, подпрыгивали в нетерпении даже одни кеды; переминалась, пружинисто отрываясь от пола, пара кроссовок.
– Ах, голубушка, все эти люди не так интересны, как может показаться со стороны человеку, так сказать, с незамыленным глазом, не испорченному предвзятыми идеями и отсталыми захолустными порядками. Хотя бы взгляните на Иосифа Борисыча! Да вон он у колонны топчется – маленький, худой, с горбатым носом, в своём единственном чёрном костюме!
– У той, что слева от окна?
– Ну да, ну да! Наш ювелир, миллионщик, а строит из себя такого голяка! Вон его жена – стоит, задницу свою выставила! Ещё та жучка! А знаете, какая у этих двоих фамилия?
– Нет, откуда ж? – удивилась Распекаева.
– Форшмаки! – прошипела ей на ухо Коловратова и залилась беззвучным хохотом, отчего тело её затряслось самым неприятным образом. – Скажите, скажите, голубушка, ну можно ль жить с такой фамилией?! – прыская, спросила она. – Это ж не фамилия, а одно сплошное кушанье из рубленой селёдки! Охо-хо-ха-ха! Давайте выпьем, милочка! – и Светлана Тимофеевна потащила Анфису к столу, который тянулся по всей зале в виде литеры «П». – Ну, за встречу под столом! – выкрикнула градоначальница и, хлопнув рюмку водки, потянулась за второй. – Пошли, я тебя с ними познакомлю, – через несколько секунд Анфиса стояла рядом с Форшмаками, утвердительно кивая головой в знак полного согласия с высокопарной, касающейся её речью, сыплющейся из уст Коловратовой подобно булыжникам в бездну – на самом же деле Анфиса с большим любопытством разглядывала эту странную пару.
Иосиф Борисович Форшмак, как было сказано выше, являлся в городе N человеком весьма влиятельным и уважаемым, особенно после того, как выиграл в конкурсе на лучшее название отеля и получил возможность скупать за копейки золото у местного населения в своём ломбардике, выписывая липовые квитанции. Как только он узнал о появлении в их городе некой особы из Москвы, что прибыла в N, несомненно, с проверкой, в богатом воображении господина Форшмака непрестанно крутились довольно реалистичные картинки его недалёкого будущего: вот взвешивают на электронных весах скупленное за копейки золотишко, вот просматривают подложные бухгалтерские бумажки, а вот и он сам – идёт по этапу в сбитых башмаках в Сибирь, рубить лес до конца своих дней...