Пять лет замужества. Условно
Шрифт:
– Это представители так называемого слоя новой русской буржуазии. Все они за городом живут, в собственных коттеджах, – прокомментировала Коловратова.
– Да что вы говорите?! И все, наверное, своё дело имеют? – оживилась Анфиса, надеясь найти для себя мужа из прослойки новой русской буржуазии, раз уж с Кокосовым не получилось.
– Кто имеет, а кто в столице наворовал и теперь на проценты живёт. Взять, к примеру, Коноклячкиных, – и градоначальница подбородком своим ткнула в сторону довольно приятного человека (если не сказать красивого) лет тридцати восьми, светловолосого, светлоглазого, с незначительным излишком веса, с мягкими, инфантильными чертами лица. Вообще, если присмотреться к этому довольно приятному человеку, скоро заметишь в облике его детскость какую-то и необычайную флегматичность – он чем-то
– Для ног?! Зачем? – изумилась Распекаева.
– Говорит, раз существуют перчатки для рук, то почему же не может быть перчаток для ног. Если авария какая-нибудь – кран, предположим, сорвёт и весь дом водой зальёт. Что тогда делать? По горячей воде босиком ходить и нежные пятки шпарить? Надел, говорит, на ноги перчатки, и порядок. Ну не глупо? Скажите на милость. Я вообще не понимаю, как он себе капитал сумел сколотить! Совершенно ничего делать не умеет! Размазня, одним словом! Но рассказывают, что живя в Москве, он, лёжа на диване, подписывал какие-то фальшивые бумаги. Что за бумаги, неизвестно, я лишь знаю, что почерк у него великолепный – каллиграфический. Это-то, наверное, и есть его единственный талант. За счёт этих подписей он скопил нешуточный капитал, вовремя, как говорится, сделал ноги и обосновался тут, в тридцати километрах от города выстроил дом, скупил достаточное количество земли и назвал это место в свою честь – Коноклячкино. А рядом – вон, видите, в голубом шёлковом платье, его жена – Ульяна Прокоповна, под стать мужу, поддерживает все его идеи, – Светлана Тимофеевна осушила рюмку водки, дабы промочить горло, и продолжила: – С виду очень мила. Не правда ли? Но глупа, как пробка. Они даже похожи – как будто не муж с женой, а брат с сестрой.
– А кто вон тот солидный господин во фраке? – спросила Распекаева.
– Пётр Мироныч Долгополов – король энских бензоколонок, разведён, двое детей от первого брака, живёт за городом с некой Аглаей Швабриной – видите, рядом с ним стоит высокая такая каланча в красном? Он её сюда привёз из М. О ней одно скажу – девка с придурью. Будет вас к себе зазывать – не вздумайте ехать, замучает своей картинной галереей. Возомнила себя коллекционеркой – всякую бредятину скупает! – сказала и тут же осеклась. – Впрочем, если позовут – съездите, может, вам и понравится эта самая картинная галерея. А вон Тютюркины, у окна стоят. Опять ругаются! Они вечно ругаются. Захар Олегович у нас – владелец игорных автоматов, Ирина Викторовна – два года назад родила наследника и буквально заболела детьми – постоянно собирает деньги для эрского детского дома.
Наша героиня была представлена не только всем этим вышеназванным достойным гражданам, но и начальнику отделения связи города N, который смотрел на всех так, будто, распечатывая чужое письмо, пытался прочесть украдкой и разобраться, в чём же секрет того или иного человека, его тёмные стороны и тайны. Познакомилась с его женой, с нотариусом и женой нотариуса, главным врачом единственной в городе больницы и его супругой, с начальником милиции – Квакиным Трифоном Афанасьевичем, другом Ведрищенко, который имел необыкновенную с ним схожесть относительно габаритов и пурпурного цвета лица. С огромным количеством людей в тот вечер свела знакомство наша героиня, только вот толку от этого, как ей показалось, было мало. «Какой странный город! Просто пример семейственности! Нет ни одного свободного мужичка, пусть даже самого захудаленького, плохонького, завалящего какого-нибудь! Был один, да как нарочно уехал в страну банков, часов и шоколада!» – думала Анфиса, пленительно улыбаясь Коноклячкиным, которые наперебой звали её в гости:
– Милочка, душенька, Анфиса Григорьевна, не откажите, посетите нашу скромную деревеньку Коноклячкино, скрасьте досуг одинокой пары... – говорил Никанор Иванович, голос которого был сравним только, пожалуй, с приторным, тягучим мёдом. – По эрской дороге всего тридцать километров...
– Осчастливьте, просим вас!.. – вторила ему Ульяна Прокоповна, часто моргая длинными, почти белыми ресницами.
– Непременно. Это большая честь для меня, – с умилением глядя на счастливую чету Коноклячкиных, промурлыкала
– И ко мне, пожалуйста... Тоже... Окажите такую честь... – отрывисто проговорил Петр Миронович Долгополов.
– А к нам извольте к первым! – воскликнула Ирина Викторовна Тютюркина. – К нам тоже тридцать километров от N только по эмской дороге – сначала выедете на эрскую, проедете пять километров и свернёте на ту, что ведёт в город М.
– Это почему к вам первым? – взвилась сожительница Долгополова – Аглая Швабрина. – К нам, к нам! К нам и добираться проще: во-первых, по московской дороге, а во-вторых, всего двадцать километров в сторону столицы! Я Анфисе Григорьевне свою галерею могу показать, а вам и продемонстрировать-то нечего, кроме своего двухлетнего сына! Ха! Тоже мне – эка невидаль!
Обстановка вокруг нашей героини с невероятной скоростью накалялась. Ещё минута – и между ними произошёл настоящий скандал, несмотря на то что Распекаева пообещала посетить всех, кто пригласил её, поклялась даже здоровьем своей сводной сестры – Люси Подлипкиной. Но и это не помогло – самые достойные люди N уже готовы были перегрызть друг другу глотки и отказывать себе в этом удовольствии не собирались. Остановить их смог лишь громкий зычный голос, раздавшийся за Анфисиной спиной:
– Что за шум, а драки нет?
– Ой! Отец Афиноген!
– Здравствуйте, батюшка!
– Здравствуйте, матушка Ирина Викторовна!
– Знакомьтесь, это Анфиса Григорьевна Распекаева, приехала к нам из Москвы, отдохнуть от столичной суеты, – представила гостью госпожа Тютюркина. – А это батюшка нашей церкви на Виличках – отец Афиноген Лодыжкин.
– Очень, очень приятно, – залебезила Распекаева, – именно так, отец, я приехала сюда подумать о смысле жизни, о высоких, так сказать, материях.
– Что ж, похвально, похвально, дитя моё, – благосклонно молвил Лодыжкин – Анфиса с первого взгляда ему очень понравилась, почему, он и сам понять не мог – совершенно беспричинно, а может, потому что в церкви на Виличках, где отец Афиноген был настоятелем, проверять особо нечего – бедность там царит и скудость. И батюшка, выпятив свой и без того внушительный живот, который мало чем отличался от живота матушки, что стояла рядом с ним, и в настоящий момент, находясь на седьмом месяце беременности, вынашивала восьмого ребёнка, почтительно нагнувшись над супругой, молвил: – Это моя вторая половинка – Перпетуя Лодыжкина. Прошу любить и жаловать, – и вдруг ни к селу ни к городу (отец Афиноген вообще имел обыкновение цитировать святых отцов совершенно не к месту – только потому, наверное, что он знал некоторые выдержки на память. Смысл этих изрекаемых им цитат касался исключительно темы блуда и борьбы с ним). – Не то беда, что борют нас страсти, и мы должны бороться с ними, но то бедственно, что если, поблажив себе, падём перед сопротивниками. Противостой же палящей тебя похоти, чтоб избежать никогда неугасающего пламени.
– Поразительно! – воскликнула Ирина Викторовна Тютюркина.
– Потрясающе! – поддержала её на сей раз Аглая Швабрина.
– И как метко! – не удержалась и Ульяна Прокоповна.
– Ну, а теперь пойдёмте, осушим по чарке вина для укрепления душевного и весёлости телесной, – и толпа, возглавляемая настоятелем церкви на Виличках и его второй половинкой, которая была одета в трогательное широкое небесно-сиреневого цвета фланелевое платье с рюшечками и кружавчиками, рванула к столу со всевозможными салатами, ингредиенты которых плавали в майонезе.
Все осушили фужеры с шампанским, и Тютюркина вдруг с ноткой зависти в голосе сказала:
– Счастливая вы, Перпетуя! Каждый год – у вас приплод!
– Да, таково предназначение женщины на Земле! И в том я вижу счастье! – гордо заявила Лодыжкина, поглаживая себя по круглому животу.
– Я вот как решил... – затянул отец Афиноген любимую песнь о том, кем станут все его многочисленные дети, когда вырастут. – Гришка, мой старшенький, будет генералом.
– Ой, ну что вы, батюшка, право! – пискнула Перпетуя, которая ни в какую не хотела отдавать своего первенца в военное училище.