Пять минут до понимания
Шрифт:
Вера никогда никому не говорила, как мучилась тогда, как боролось с сомнениями, как боялась отказаться от убогого, но уверенного настоящего в угоду сомнительным грядущим победам. Ведь, срываясь с насиженного места, она теряла единственное свое достояние - очередь на положенную молодому специалисту квартиру, без которой в случае провала, а врачей из клиники увольняли пачками, пришлось бы всегда или, по крайней мере, долгие годы мыкаться по общагам.
Никто не знал и об остервенелой борьбе за место под солнцем, которую она вела в клинике и об унижениях, через которые пришлось пройти, чтобы стать мадам Рубан.
К
А словесный поток все лился.
...В основе Пашиных проблем со здоровьем лежала психическая травма. Предательство обоих родителей или иные потрясения сыграли свою роль, но малыш замкнулся и включил программу самоуничтожения. Соответственно, спасением-лечением должен был стать обратный курс. Но чтобы активизировать стремление к жизни, следовало пробиться к заблокированному сознанию. А как? Паша проявлял почти все признаки аутизма: не хотел разговаривать, не отзывался на свое имя, игнорировал любые указания; не понимал, как играть с игрушками; не улыбался. Он жил в собственном отдельном мире, отгородившись от прочего "китайской" стеной. Вернее, умирал за этой стеной. Спасти малыша могло только чудо, и оно свершилось благодаря помощи Уфимцева и ее неукротимой настойчивости.
Профессор занимался Пашей неохотно. Она объясняла это возрастом, слабостью, не желанием возиться с трудным пациентом, но однажды Уфимцев заявил без обиняков: нельзя идти против Божьего промысла, возвращая в общество тех, чьим уделом назначено одиночество. Что это не дети отгораживаются от социума "китайскими стенами", а социум изолирует лишних людей. Что за каждой "китайской стеной" обитают монстры, отпускать которых на волю безответственно и даже преступно. "Если так рассуждать, то и бездетность не нужно лечить", - возразила она. "Бездетность" попала на язык случайно, под настроение. "Конечно, - ответил Уфимцев.
– Бог знает, кого лишить потомства, потому на пути опасных для человечества генов, выставляет преграду".
Она тогда сильно обиделась за себя и Пашу, и только много лет спустя заподозрила, что прозорливый врачеватель человеческих душ просто предупредил о будущих проблемах.
Но тогда было не до будущего. В настоящем под ногами горела земля. Шла война на два фронта. Причем каждая победа над врагом номер один - Пашиной болезнью, укрепляла позиции второго врага - Михаила.
Муж не мог простить ни вынужденный брак, ни привязанность сына, ни идеальный дом и, понимая, что любовь к Паше делает ее уязвимой, использовал любой повод для мести. Сначала изводил "мелочами": неделями не появлялся дома, открыто заводил романы, пил, куролесил, а когда Павлик пошел на поправку, заявил прямо: "Мавр сделал свое дело, мавр может быть свободен". От беспомощности и гнева тогда не хотелось жить.
– ...Я, конечно, привязалась к Паше и терпела выходки Михаила от полной безысходности. Муж не позволил усыновить Павлика, хотя родная мать готова была отказаться от родительских прав, следовательно, при разводе я бы потеряла самое дорогое. Оставалось одно: тянуть лямку и ждать пока Паша вырастет и сам решит с кем жить. В успехе я не сомневалась. Сын и отец плохо ладили. Мне не пришлось даже брать грех на душу и говорить гадости. Паша сам пришел к нужным выводам..." - Вера соврала первый раз за время вынужденной исповеди и тут же была разоблачена. На лице Ольги появилась скептическая ухмылка.
– Как-то после очередного скандала, - продолжила Вера, - я не выдержала и, собрав вещи, перебралась на съемную квартиру. Павлик немедленно объявил голодовку и пообещал уморить себя, если я не вернусь. Только тогда Михаил осознал истинное положение вещей и пришел в бешенство. Он попытался перетянуть сына на свою сторону, но ни дорогие игрушки, ни карманные деньги, ни прочая ерунда, ни возымели действия. Паша стоял за меня горой и еще больше ненавидел отца. Лет в тринадцать, когда мальчишки становятся совершенно неуправляемыми, Михаила сорвался и избил Павлика. Повод был пустяшным, хватило бы нагоняя...
Брови Ольги удивленно поползли вверх, как бы вопрошая: "Неужели?! Не может быть!"
– ...муж давно был вне себя от ревности, уязвленного мужского и отцовского самолюбия и перестарался, перешел черту. Я в ответ, сняв побои, подала заявление в милицию. Разбирательством воспользовались недруги Михаила и под шумок открыли против мужа второе уголовное дело, обвинив в растрате, взятках, превышении власти. В итоге, он сел на десять лет.
– Ого!
– Каждому по мере его. За такое отношение к собственному ребенку надо не в тюрьму сажать, а казнить.
– Да, уж, Паше не повезло с папой.
– Зато повезло со мной. Когда утихла шумиха, мы перебрались в Киев, купили квартиру, благо часть имущества удалось сохранить от конфискации. Потом я подала на развод, еще раз вышла замуж, но это уже совсем иная история...
Опять! В глазах Ольги появилась настороженность. Явно желая удостовериться в чем-то, девушка спросила, сначала, что стало с Гариком, а потом - с Мишей. Услышав очередную неправду, брезгливо поморщилась и, подтверждая худшие опасения, прошептала: "Врет и не краснеет", после чего немедленно уснула. Однако передышка была недолгой, всего пару минут.
– Вы спите?
– спросила Вера.
– Нет, - ответила Ольга.
– Вот и хорошо. Хотите, я позову Павла?
На лице Ольги мелькнула непроизвольная гримаса недовольства. Спустя пару минут она сказала:
– Нет. Я не помню, что между нами было. Но даже, если мы переспали, это ровным счетом ничего не значит.
– Почему? Ведь Павел вам нравится.
– Мало ли кто мне нравится.
– С ним вы бы жили, не зная забот...
– Я не хочу с ним жить.
– Господи, что же делать...Он впервые полюбил...
Ольга промолчала.
– Павел - личность, красавец, у него шарм, харизма, обаяние. Вам бы все подруги бы завидовали...
– Вера Ивановна...- промямлила девушка, - ...не лежит у меня к Павлу душа. Он приятный, симпатичный, но не мой. Я его боюсь...Да, я его боюсь.
– Ах, вот оно что...
Ольга пропустила хвалебный спич мимо ушей и снова отключилась. Следующее возвращение в реальность было кратким, но крайне неприятным.
Ольга спросила:
– Вера Ивановна, к чему этот цирк?
– потом, подумав, добавила: - "Пепел Клааса стучит в моем сердце".