Пять рассерженных мужей
Шрифт:
Посмотрела и ужаснулась: «Боже, какой избежала трагедии! Что было бы, пошли мне Мишеля судьба тогда, когда ещё жила я в счастливом браке? Моя порочная нравственность не довела бы до добра, конечно же я отвергла бы его трепетную душу.
Отвергла бы! И ради кого? Ради никчёмного Евгения! Ха-ха! Котиков он продаёт!
Вот пускай Юлька с ним и мучается.
А я! Я! Я!!!»
И в этот миг зазвонил мобильный.
Звонила, конечно же, Тамарка. Кто ещё так невовремя может звонить?
— Мама! Беда! Беда! — вопила она.
— Ах, Тома, мне некогда, — с приличествующей моему новому положению томностью ответствовала я. — Совершенно некогда.
Мишель целовал мою, сжимающую телефон руку, и шептал: «Любимая, любимая.»
Тамарка, глупая, озверела:
— Мама, ты невозможная! Что? Что ты такое там бормочешь? Некогда? Чем же ты занята?
Не могла я перед лучшей подругой кривить душой, а потому призналась:
— Практически на твоих глазах становлюсь графиней, а ты мешаешь.
«Любимая, любимая,» — страстно в такт мне шептал Мишель.
Тамарка же просто взбеленилась:
— Что? — взревела она. — Графиней становишься? Брось, Мама, глупостями заниматься и лучше послушай меня. Тут у нас творятся такие дела… Короче, этот Даня, этот наглец, этот хам…
Эпитеты, которыми Тамарка обычно награждает мужа, бесконечны, поэтому я прервала её и лаконично спросила:
— Что — Даня?
— Мама, Даня не просто пропал, с ним пропали и те доллары, которые я в домашнем сейфе хранила. Мама, я так зла, что даже рада.
«Никакой логики,» — подумала я, подставляя Мишелю ещё нецелованный участок руки.
«Любимая, любимая,» — шептал он, тут же покрывая его поцелуями.
— Чему ты рада? — скептически поинтересовалась я у Тамарки.
— Тому, что Даня пропал. Мама, я так зла, что в гневе урода этого точно прибила б. Понимаешь, мама, сидеть не хочется. Но с другой стороны, такие бабки! Мама! Такие бабки! Ты должна найти! Найти! Мы с Розой знаем, ты все можешь!
Я пришла в ужас. Найти? Как? Сейчас? Когда в моей жизни вершатся такие события?
— Тома! Что я должна найти? Деньги или Даню?
— Мерзавца Даню и бабки. Впрочем, Мама, если бабки найдёшь, Даню можешь оставить себе.
Мишель по-прежнему покрывал поцелуями мои руки и шептал: «Любимая, любимая.»
— Ах, Тома, — томно ответила я, — какие там бабки? Ну сколько там этот Даня украл?
— Три штуки баксов! — горестно отчиталась Тамарка.
Я мысленно (продолжая наслаждаться поцелуями Мишеля) Тамарку осудила: «Восемь штук за каких-то паршивых котов мне отвалила, глазом не моргнув, а родному Дане уже три штучки пожалела.»
Тамарка же, о моих мыслях не подозревая, лютовала:
— Три штуки баксов, Мама! Три штуки! Только вдумайся в эту цифру!
— Вдумалась.
— И что? — насторожилась Тамарка.
— Ах, Тома, не мелочись.
— Что?!!!
Рёв, который услышала я, не передать никакими словами. И, спрашивается, из-за чего?
— Мама! Ты невозможная! Или ты издеваешься, или сошла с ума! Третьего не дано, — постановила Тамарка.
Торжествуя, я её обломала:
— Ошибаешься, Тома, дано. Не издеваюсь и не сошла с ума, а, раз уж из-за сущей мелочи в таком ты угаре, жалкие три штуки баксов тебе верну.
Тамарка растерялась:
— Вернёшь за Даню?
— Да, за Даню верну, чтобы ты разрыв сердца, ненароком, не получила.
Тамарка хищно спросила:
— Когда вернёшь?
— Когда хочешь, хоть завтра.
— Верни, Мама, сегодня…
— Сегодня не могу.
— Почему?
— Говорю же, страшно занята.
— Да чем же, чем, черт тебя побери? — вызверилась Тамарка.
— Безотлагательно становлюсь графиней, — с достоинством пояснила я, добавляя: — Свои три штуки получишь завтра.
И тут Тамарка опомнилась и тем вопросом задалась, которым давно должна бы задаться.
— А что это ты вдруг такая щедрая стала? — спросила, наконец, она.
И я с удовольствием ей ответила.
— Щедрая? — с нотками превосходства воскликнула я. — Что такое для меня, для владелицы замка под Парижем, какие-то жалкие три тысячи долларов? «Тьфу» это для меня!
Тамарка онемела.
«Любимая, любимая,» — продолжая покрывать меня поцелуями, шептал Мишель.
— Громче! Громче! — попросила я.
И он закричал прямо в трубку:
— Любимая! Любимая!
Тамарка очнулась.
— Мама, что-то не поняла, ты где?
— В китайском ресторане.
Сказала и сразу пожалела, так плохо эта информация отразилась на Тамарке. Бедняга страшно запаниковала.
— Что?!! — закричала она и тут же начала убиваться. — Так я и знала! Так и знала! Какая у нас беда! Роза! Роза! Скорей! Скорей сюда! Мама! Наша Мама в дурдом угодила!
Ну как тут не рассердиться?
— Тома, — возмутилась я. — Зачем ты Розу зовёшь? Мало ей своего горя?
— Ну как же, Мама? Как же не звать Розу? Она же у нас гинеколог, не самой же мне вызволять тебя. Розу каждая собака в городе знает. Пускай она…
— Собака?
— Да Роза! Роза! — психуя, пояснила Тамарка. — Пускай Роза позвонит в дурдом и попросит, чтобы тебя отпустили. Мы сами будем тебя лечить.
«Ах вот оно что!»
— Тома, нельзя быть такой завистливой, — попеняла я подруге. — Да, со мной приключилось счастье, ты стоически должна это стерпеть, а не мечтать о дурдоме. Выбрось глупые мысли.