Пять сетов
Шрифт:
Когда в этот день после обеда Женевьева снова видела Жана на «Ролан Гарросс», она была зла на себя. Во-первых, она чувствовала что не в форме, так как мало спала. В дансинге она выпила шампанского, которое, как всегда, на следующий день приводило ее в нервное состояние, лишало равновесия. Во-вторых, она размышляла о поцелуе Рафаэля. Неприятно ей это не было, но, по правде говоря, она и не испытывала большого удовольствия, большего волнения, чем в одном или двух предыдущих случаях, во время безобидных ухаживаний. Не ведая физической близости, она не пробудилась еще к чувственной жизни. Конечно, целоваться с Рафаэлем приятно, но, должно быть, не больше, чем с любым здоровым мужчиной. Но все же Рафаэль, если это случится, будет приятным мужем. А Жан?
Ей было немного стыдно перед Жаном после того, что произошло. Правда, у нее не было по отношению к нему никаких обязательств, она ничего не обещала ему. И все же ей казалось, что она отдала другому нечто, принадлежавшее ему.
Обо всем этом она думала во время их совместной игры, видя, как он из кожи вон лезет, чтобы играть за двоих. Когда они с трудом выиграли, она почувствовала его молчаливый упрек. Вот почему, раздосадованная, она бросила его и убежала! Но не подошла она и к Рафаэлю, который напрасно в машине поджидал ее. Женевьева вышла через запасной вход, позвала такси и поехала домой.
Прошли дни, но ничего не уладилось. Вместе с Жаном они дошли до финала и во время разыгранных встреч, быть может, испытали самые сильные ощущения, которые им довелось пережить вместе. Победу надо было вырвать, а для этого нужно было то единение, которого им удавалось добиться в паре,— стать одним разумом, одной силой, одной душой.
Когда после победы они стояли у сетки на «центральном» и фотографы снимали их, непроизвольно он привлек ее к себе.
На протяжении этих дней она не видела Рафаэля или видела его очень мало. Он слишком хорошо знал, чем в это время заняты ее мысли, и обладал достаточной расчетливостью, чтобы не быть навязчивым. Он знал: не позже, чем через неделю, занятый тренировкой, а затем тремя днями игры на Кубок, Жан исчезнет из жизни Женевьевы, и тогда он сможет полностью завладеть ее временем. Затем они отправятся в поездку, в поездку без Жана. Он знал это, хотел этого.
Полуфинал Кубка разыгрывался в конце этой недели. Встречи начинались в пятницу двумя одиночными. В субботу состоится парная, в воскресенье — две одиночные. Как всегда, к этим встречам, обещавшим стать памятными, добавили несколько второстепенных матчей. Один торговец портвейном пожертвовал трофей. Трофей этот окрестили «Кубок Санджерса». Получить его должна была наилучшая в настоящий момент теннисистка. Для Женевьевы представлялся случай еще раз помериться силами со стоявшей всегда на ее пути американкой. В эту неделю без большого труда обе теннисистки, как и предполагалось, дошли до полуфинала. Рафаэль каждый вечер с машиной поджидал Женевьеву. Жан после обеда не появлялся на стадионе. Он отлеживался, отдыхал, чтобы вложить в предстоящую встречу всю свою выдержку, всю свою нервную энергию.
Вынужденный отдых дал ему возможность поразмыслить.
Перед ним, как и перед Женевьевой, возник тот же вопрос. Жан не был слеп. Да и на стадионе поговаривали:
— Значит, Рафаэль и Перро — дело решенное?
— Ты думаешь, она выйдет за него?
— Он сам сказал об этом Франкони.
— Должно быть, хвастает!
— Ты забываешь, что впереди — Австралия!
Да, впереди Австралия. И Жан знал это; знал также, что единственный шанс сопровождать Женевьеву — выиграть Кубок. Но его мучили сомнения насчет результата: он не один, Кубок завоевывает команда. Конечно, он будет биться изо всех сил. Но не все зависит от него одного. Зато от него, убеждался он постепенно, зависит поговорить с Женевьевой, не дать ей уехать одной, не сказав, что любит ее, если он не сможет сопровождать ее.
Он трезво взвешивал, что представляет собой, что может ей дать, обещать. Надеялся он и на силу ее чувства к нему. Моментами в мыслях он переживал сцену, которая разыграется.
Он слышал ее ответ: «Я давно люблю вас и готова разделить с вами жизнь, какой бы она ни была. Я верю в вас, верю не только в то, что вы станете величайшим чемпионом мира, но и в то, что сумеете затем устроить нашу жизнь, работать, обеспечить... Когда вы будете тем, чем должны стать, разве все не будет для вас легко?.. Вы будете везде желанны...»
Слова эти выражали доверие, какое ему хотелось услышать. Но он обладал достаточно трезвой головой, чтобы вообразить и противоположный ответ. Тогда он сурово вопрошал себя, что будет с ним, и тут же сам себе отвечал. Он хорошо знал: если Женевьева оттолкнет его, он потеряет с ней все, что составляет сейчас больше, чем теннис. О, насколько больше!— смысл всего его существования. Если его оттолкнут, он останется без сил, без воли, будет навсегда осужден на лишенную интереса, пустую жизнь. Всем его мечтам придет конец.
С приближением страшных дней ему все трудней становилось переносить эту неуверенность! Он решил поговорить с Женевьевой.
В это утро он играл не больше трех четвертей часа. Сначала немного с тренером, затем сыграл быстро сет с одним превосходным игроком второго плана, не творившим чудес, но игравшим очень уверенно. Он поработал над ударом слева с полулета у сетки, ударом, который с некоторых пор удавался ему значительно хуже, затем вернулся к Гийому и оказался наедине с самим собой (как обычно, друг его был в больнице). Все так же в одиночестве и без всякого аппетита он перекусил.
И вот перед ним нескончаемый день. Разумнее всего растянуться и, отлеживаясь, ждать Лонласа, который в семь часов придет сделать ему массаж.
Но что делает Женевьева? Он пытается представить себе, чем она занята. Нужно, он убеждается в этом, сегодня же поговорить с ней. О, да! Откладывать больше нельзя. Завтра он проводит свою первую одиночную. На ковре возле дивана, на котором он лежит,— оброненная газета, и в ней большим шрифтом красуется сообщение о завтрашних играх. В восторженном тоне журналисты предсказывают победу Франкони и Гренье. Но Жан не обманывает себя относительно предстоящих трудностей. Надо поговорить с ней! Поговорить, пока жребий еще не брошен. Потом он уже не сможет. Потом все решит орел или решка, судьба вынесет свой приговор: поедет ли он с Женевьевой (а ее так или иначе будет сопровождать Рафаэль) или... или он будет обречен остаться во Франции.
Скоро пять. Столько времени уже прошло! Как долго Женевьева будет расправляться с мадам Ларсен? Нет смысла выходить из дому до шести, иначе придется ждать такси. Он не богат. Жан продолжает лежать еще некоторое время. Лучше повременить, чтобы старинные
Басы с колонками в стиле Людовика XV пробили шесть. Тогда он вскакивает и, тщательно захлопнув дверь, как его приучили к этому еще старики Латуры, выходит на улицу. Он идет пешком до площади, садится в красное такси и велит:
— На стадион «Ролан Гаррос»! К главному входу. Вы сможете подождать?